Праздни и будники
Шрифт:
– Говори толком!
Маланья присела, хватив себя по пышным бокам ладонями, и затараторила:
– Ой, не знаю, мужики! Только дед Михей с Кондратом так надрываются, – мол, пожар! А кто горит, – я и не поняла. Выскочила в чем была, как бы и самой не сгореть! – задыхалась Маланья и вдруг взвизгнула: – Ой, мамочка! Я же дете в люльке оставила! Ой, люди добрые, помогите!
Собравшиеся на шум бабы запричитали. Кто-то уже бежал с ведрами от реки. Из-за поворота вынесло взмыленную лошадку запряженную
– Кто горит? – быстро спросил он. Все стали показывать на Маланью, но та, белая от ужаса, не говорила, а только мычала и махала рукой в сторону своего дома.
Староста распорядился:
– Багры, крючья, бабы – воду! Быстро!
Народ загомонил, зашевелился и всей гурьбой во главе со старостой кинулся спасать деревню от пожара. Когда толпа окружила пространство, на котором обретался двор Маланьи, то застыл в недоумении: ни дыма, ни огня. А счастливая Маланья, прижимая к груди орущего ребенка, все голосила:
– Охти мне, батюшки!
– Ты зачем, дура, шум подняла?! – Подступил к ней разъяренный староста.
– Да не я, батюшка! Это Кондрат с дедом Михеем! – оправдывалась Маланья.
– Да что они там, – перепились что ли? – взревел староста.
Люди только молча крутили головами, события принимали все более интересный оборот.
Староста решительно направился к дому Кондрата. С грохотом ногой открыл ворота. Толпа замерла в предвкушении.
Несколько минут ничего не происходило, потом появился староста белый, как смерть.
– Ой, помер что ли кто? – робко спросила одна из баб. Остальные на всякий случай стали тихонько подвывать.
– Цыц! Вороны! Не каркайте! – прикрикнул на них мужик в щегольской косоворотке, затянутой ремнем в поясе.
– Эй! Чего там? – спросил он у старосты.
– Никого нет, – сквозь зубы процедил староста, – Ну я вас! – погрозил он нагайкой толпе. Та шарахнулась в сторону.
– Дяденька, дяденька! Они к реке пошли! – закричал давешний белоголовый мальчишка старосте, пальцем указывая направление.
Староста, блестя новыми сапогами и свистя нагайкой над придорожными лютиками, двинулся на поиски хулиганов.
Со стороны общественных огородов прибежала запыхавшаяся женщина, худая и простоволосая, она жалобно улыбалась старосте и все пыталась что-то сказать.
– Это жена Кондрата, – сообщил старосте все тот же мужик, – он почему – то был посмелее остальных.
Староста, угрюмо глядя на женщину, спросил:
– Кто горит?
– Не мы, кормилец, не мы!
– А чего же твой мужик позволяет себе такие слухи распускать? – гневался староста.
– Да что ты, что ты! И в мыслях не было!
– Дак кто же горел? – староста окинул притихшую толпу огненным взором.
– Я знаю, – встряла Маланья, – это дед Михей! Он старый, вот и не шумел вовсе, а с Кондратом они пошли Михея тушить.
Толпа зашевелилась снова, в воздухе отчетливо запахло дымом.
Староста крутнул носом и указал нагайкой на источник. Дым поднимался от реки. Народ ринулся туда с радостными криками.
Дед Михей топил свою баньку у реки, а в воде по самое горло сидел Кондрат. Вся его одежда лежала возле деда, тот спокойно рубил мелкую щепу, из трубы баньки шел уже хороший дымок.
Староста остолбенел.
– Михей! Это ты горел? – уже спокойным голосом спросил он.
– Никак нет, вашевысокродь! Не я! – отчеканил дед.
– Так кто? – не унимался староста.
– Вот он. – Указал на Кондрата дед Михей.
– А ну, подь суды! – Заорал староста Кондрату.
– Он не может о причине наготы, – объяснил дед Михей.
– А чего он там сидит? – удивился староста.
– Отмокает, – просто ответил дед.
Староста начал трястись от смеха, за ним засмеялись ребятишки, и скоро со смеху падала вся деревня.
– И чего он… ах-ха-ха – чего он мочит? – ржал староста.
– Того и мочит, – ответствовал Михей.
Деревня стонала. Староста, собравшись с силами, наконец спросил более вразумительно:
– С извоза вернулся?
– Ага, – сказал Михей.
– Стало быть опять, – заключил староста.
– Ах ты поганец! – закричала женщина с берега. – Опять по срамным девкам в городе бегал! Ну я тебе сейчас покажу, как меня перед людьми позорить! – Она кинулась в воду, воздевая кулаки. Кондрат шумно нырнул и поплыл, сверкая голыми ягодицами.
Народ ликовал.
Староста оттаял.
Жена Кондрата стояла по пояс в воде, мокрая кофта облепила тощую грудь, и горько плакала от стыда и жалости к своей бабьей доле.
Дед Михей продолжал спокойно рубить щепки для бани. Потом встал, кряхтя, и пошел к камышам доставать горе-гуляку, дабы полечить ему причинное место.
Сатиры
В вечернем сумраке проступает одинокая фигура какого-то существа.
Подходит все ближе и ближе.
Фигура грустно: Я Сатир, дорогие мои. Люди зовут нас чертями, бесами и прочей нечестью. Но уверяю вас, – это далеко не одно и то же. – запевает заунывно и гнусаво, – в этот теплый летний вечерок, – чихает, достает носовой платок, сморкается, – Ну не то чтобы летний. Вечера знаете ли уже не те, что раньше. Да, так значит, – и возвышая голос громко кричит, – собирались нимфына лужок!
Слышится шорох, появляются какие-то существа явно женского пола, но уж очень грязные и лохматые.