Пребудь со мной

Ох и много же лет прошло с тех пор, как в небольшом городке, у нас на севере, близ Саббанок-Ривер, у самых верховьев, где река узка, а зимы в те времена были ужасно долгие, жил священник — один, с маленькой дочерью. Звали священника Тайлер Кэски, и довольно долгое время его историю рассказывали и пересказывали во всех городках, разместившихся вверх и вниз по реке, и она даже добралась до самого побережья, пока в конце концов не возникла в самых разных трактовках, утратив в результате свою первоначальную остроту, да и, конечно, само течение времени всегда сказывается на убедительности таких историй. Однако в городке Вест-Эннет все еще живут немногие люди, которые, как говорят, вполне ясно помнят события, происходившие в последние зимние месяцы 1959 года. И если вы станете расспрашивать их очень терпеливо, сдерживая свое любопытство, вам, возможно, удастся побудить их рассказать то, что, как они уверяют, им известно, хотя может возникнуть необходимость вам самим

разобраться в точности рассказанного.

На самом деле, нам известно, что у преподобного Тайлера Кэски было две дочери, но младшая, тогда едва начавшая ходить, жила у матери Тайлера, в нескольких часах езды от Вест-Эннета, в городке Ширли-Фоллс, что располагался ниже по Саббанок-Ривер, где река становится широкой, а дороги и дома попадаются гораздо чаще и выглядят солиднее, чем те, что вы могли бы встретить близ Вест-Эннета. А там, в верховьях, можно проехать много миль кряду, не увидев вокруг ничего, кроме редких фермерских домов да протянувшихся вдаль на бесконечные акры полей и лесов. Вот в одном из таких фермерских домов и жил этот священник со своей маленькой дочкой Кэтрин.

Фермерскому дому было по меньшей мере лет сто. Много десятков лет в нем жила и вела фермерское хозяйство семья Джошуа Локка. Но к концу Депрессии, [1] когда у фермеров не осталось денег, чтобы платить наемным работникам, ферма пришла в упадок. Их кузнечное дело, начатое после Первой мировой войны, тоже постепенно сошло на нет. Со временем в доме остался лишь один обитатель, он так и жил там в полном одиночестве многие годы — единственный наследник семейства, Карл Локк, который редко появлялся в городе, а если кто-то просил его открыть дверь, он открывал ее с ружьем в руках. Однако в конце концов он завещал все, что имел, — дом, конюшню и немногие оставшиеся акры земли — конгрегационалистской церкви, [2] хотя никто, кажется, не помнил, чтобы он побывал в церкви более двух раз за всю свою жизнь.

Как бы то ни было, Вест-Эннет, даже несмотря на то, что в городе стояли три белых корпуса Эннетской академии, [3] был довольно маленьким городком, и его церковная казна была точно так же мала. Когда преподобный Смит, священник, который служил там многие и многие годы, решился наконец уйти на покой и уволочь с собой свою дражайшую супругу в Южную Каролину, где какой-то племянник, по-видимому, только и ждал возможности заботиться об их нуждах, церковь довольно холодно попрощалась с ними и, сразу же энергично обернувшись в другую сторону, провела весьма выгодную операцию с недвижимостью. Пасторский дом на Мейн-стрит [4] был продан городскому дантисту, а нового священника решили поселить в доме Локка, на выселках, на Степпинг-Стоун-роуд. Кафедральная комиссия рекомендовала Тайлера Кэски, имея именно это в виду, рассчитывая, что его молодость, ширококостное телосложение и добродушие, а также смущение, какое он выказал сразу же, как только речь зашла о деньгах, не дадут ему возражать против поселения в доме посреди поля, в двух милях от города. И они оказались правы во всем. Священник за все шесть лет, что он успел там прожить, ни разу ни на что не пожаловался и ничего у церкви не попросил, кроме разрешения покрасить стены в гостиной и столовой в розовый цвет.

Отчасти поэтому дом оставался довольно ветхим, как снаружи, так и внутри. Перила крыльца у него были сломаны, а передние ступени накренились. Однако дом предлагал взгляду те приятные черты, какие иногда еще встречаешь в старых домах, — высокий, в два этажа, с щедро широкими окнами и красивым склоном крыши. А если вы потратите минутку, чтобы получше его рассмотреть, обратите внимание на то, как одна его сторона обращена окнами к югу, а на север выходит окном раздевалка, то, конечно, поймете, что люди, столько лет тому назад его построившие, обладали тонким пониманием того, что делают: дом отличала ничем не приукрашенная симметрия, благоприятная взгляду.

Так давайте начнем с одного дня в начале октября, когда легко себе представить, что все залито сиянием солнца, поля, окружающие дом священника, коричневые и золотые, а деревья на холмах сверкают желто-красным. Конечно, есть много такого, что вызывает беспокойство, — такое всегда есть. Русские запустили свой спутник пару лет тому назад, и он теперь крутится там и сейчас, с бедной дохлой собачкой внутри, и, говорят, они таким образом шпионят за нами из космоса, как и прямо на территории

нашей страны. Никита Хрущев, приземистый и поразительно непривлекательный, даже заявился пару недель назад с визитом в Америку, нравилось это нашим людям или нет, — а ведь многим это вовсе не нравилось, они боялись, что его здесь убьют, прежде чем он успеет уехать домой, а тогда какие ужасы нас ожидают! Какие-то там эксперты каким-то образом высчитали, что управляемая ракета из Москвы в Нью-Йорк упадет за 7,3 мили до назначенной цели, и, хотя было большим утешением знать, что живешь вне этого радиуса, в Вест-Эннете все же нашлись три семьи, построившие у себя на заднем дворе бомбоубежища, потому что на самом деле ведь никогда не знаешь.

И все же. Это было впервые за много лет, что в тот год число прихожан в церквях по всей стране не росло быстрее, чем шел рост всего населения в целом, и это, если задуматься о происходящем, должно было что-то означать. Возможно, люди не поддались панике. Возможно, это означало, что они, очевидно, поверили, особенно здесь, у нас, в северных просторах Новой Англии, где многие годы живут одни и те же люди, и среди них очень мало коммунистов (хотя есть все-таки), — что после полувека колоссальных человеческих несчастий и ужасов мир и в самом деле, может быть, сумеет стать наконец честным и безопасным и добрым.

А сегодняшний день — тот, который мы выбрали для начала, — был прелестен в солнечном сиянии, вершины дальних деревьев ярко сверкали желто-красным. Даже если помнить о том, как такой же осенний день может быть ужасен — резок и остр, словно битое стекло, а небо, такое голубое, может переломиться посредине, — тот день ведь тоже был безупречно прекрасен. [5] В такой день легко представить себе, как высокорослый священник выходит на прогулку, думая: «Возведу очи мои к холмам…» [6] И в самом деле, в ту осень у преподобного Тайлера Кэски вошло в привычку выходить по утрам на прогулку по дороге Степпинг-Стоун-роуд и поворачивать назад вокруг озера Рингроуз-Понд, но бывали такие утра, когда он шел по дороге дальше — в город, направляясь в свой рабочий кабинет, что находился в подвальном помещении церкви. Он шел по дороге и приветственно махал рукой проезжающим, а они сигналили ему в ответ, или же он останавливался, чтобы поговорить с водителем, если машина сворачивала к обочине, — тогда он низко наклонял широкие плечи, чтобы заглянуть в окно, улыбался, кивал, ладонь его спокойно лежала на дверце машины, пока окно не закатывалось наверх, — прощальный взмах руки… Но не в это утро. В это утро священник сидел в своем кабинете у себя дома, постукивая карандашом о крышку письменного стола. Сразу после завтрака раздался телефонный звонок: звонили из школы, где училась его дочь. Учительница его дочери, молодая женщина по имени миссис Ингерсолл, спросила священника поразительно ясным, хотя на его вкус слишком высоким по тембру голосом, не сможет ли он прийти в школу попозже днем, чтобы обсудить поведение Кэтрин.

— А что, есть проблема? — спросил он. И в последовавшей за этим паузе сказал: — Разумеется, я приду. — Тут он встал, держа в руках черный телефон и оглядывая комнату, словно не обнаружил чего-то на должном месте. Потом добавил: — Спасибо за звонок. Если есть какая-то проблема, я, конечно, хочу об этом знать.

Под ключицей у него возникла несильная колющая боль, и священник, приложив туда руку, на миг странным образом почувствовал себя как человек, собирающийся принести клятву в верности. Затем он несколько минут ходил взад-вперед по кабинету перед письменным столом, постукивая пальцами по губам. Никому, разумеется, не по душе начинать утро таким образом, но это особенно касалось преподобного Кэски, на чью долю недавно выпало немало страданий, и, хотя горожане знали об этом, священник был гораздо более изможден, чем кто бы то ни было мог предполагать.

Кабинет священника в старом фермерском доме в прежние времена долго служил спальней Карлу Локку. Это была просторная комната на первом этаже с видом на то, что, вероятно, когда-то было очень симпатичным боковым садиком. Посреди узорного круга из почти уже растрескавшихся кирпичей все еще виден был старый бассейн для птиц, и вьюнок оплетал покосившуюся решетку, за которой проглядывала часть луга и старая каменная стена, уходившая, местами заваливаясь, далеко прочь.

Хотя Тайлер Кэски успел услышать всякие рассказы о сварливом, а некоторые говорили, еще и отвратительно грязном старике, жившем в доме до него; хотя жена Тайлера, когда они впервые переехали в этот дом, несколько месяцев жаловалась, что в теплый день она улавливает в комнате запах мочи, — Тайлеру, по правде говоря, очень нравилась эта комната. Ему нравился вид из окна, он даже стал чувствовать некоторую симпатию к самому старику. И теперь Тайлер подумал, что ни на какую прогулку он не пойдет, а будет сидеть вот тут, где другой человек тоже пытался выстоять и, вероятно, достаточно праведно, и тоже, как видно, в полном одиночестве.