Предания о самураях
Шрифт:
Он покинул дворец огорченным и в глубокой задумчивости. «Причиной всех наших бед следует считать злой язык Фудзинами. Настолько сильно она на самом деле ненавидит Сукэсигэ, да к тому же не понимает скрытых настроений, влияющих на положение дел во дворце. Женщина своим языком разрушила все». Складывалась серьезная ситуация. Но с тех пор как сёгун снизошел до Сатакэ Хикигаяцу, прошло уже несколько дней. После битвы, проигранной вождями того клана, все вспороли свои животы, а их самураев разогнали кого куда. Просто Мотиудзи сводил счеты с наиболее заметными строптивцами, замешанными в деле Удзинори. «Ах! Вот если бы Сукэсигэ находился под рукой, чтобы заняться всеми этими проблемами!» Его рассудок уже давно освободился от заблуждений. Теперь он это признал и поэтому обратился к своему родному сыну за поддержкой. На самом деле Сукэсигэ потом поскакал во весь опор к городу Камакуре по вызову старого Хэйты, которому очень не нравилась сложность развивавшихся отношений. Несколько дней спустя сёгун Мотиудзи замкнул кольцо окружения. Теперь он находился в готовности предпринять активные действия против этого старого изменника Мицусигэ. «Раз уж он так любит Киото, пусть он туда вернется и там сложит свою голову. Но он должен поделиться своими пристрастиями с нашим советом». Последнюю сцену действия подготовили со всей тщательностью. Обсуждение открыли по поводу отношений с самим сёгуном. Князь Мотиудзи храбро разнес в пух и прах Ёсимоти – самого «Кубо Сама»! Именно он стоял у истока мятежа под руководством Удзинори. Именно он постоянно настраивал Канто против своего господина. В первый месяц (23 января – 22 февраля 1422 года) текущего года он демонстративно посетил своего брата Гиэна, возглавлявшего секту Тэндай на Хиэйсане, и жрецов, обитающих на этой горе. Он грозил уйти в отставку, а также назначить вместо себя вечно пьяного и ни на что не годного сыта Ёсиказу. Это грозило позором и сокращением богатства правящего клана. Заниматься его судьбой не имели права ни
Мицусигэ в приготовленную для него ловушку не пошел. Он ее сразу же заметил, так как князь слишком уж горячился. Старик последний раз выразил свое уважительное недовольство юному господину, которого вел по жизни на протяжении многих лет, то есть с тех пор, как при Каннон-до князь Мицусигэ за храбрость взял его к себе в свиту. Он сказал: «Наш сюзерен пользуется толковыми советами, но это дело представляется совсем не простым. Если сёгунат узурпируют силой вместо того, чтобы шестьдесят шесть провинций объединить под одним руководством, для раскола страны появится сразу две предпосылки. Кусуноки со своими сторонниками, или Южный двор, все еще повсеместно располагали влиянием и корнями. С расколом клана Асикага у них появляется шанс. Ветер, сдувая локон волос, обнажает лежащую под ним разверстую рану. Всем известна слава вашей светлости. Но только лишь корыстолюбивый человек посоветовал бы своему сюзерену совершить такой поступок». Он щедро перемежал свою речь ссылками на прецеденты и цитатами из легенд Китая. Тем самым он представил свою позицию предельно ясной для всех присутствовавших. Когда он закончил свое выступление, Мотиудзи снял этот вопрос с повестки дня и отпустил совет. После этого он устроил аудиенцию ожидавшим ее Иссики Акихидэ и Ямане Удзихару. Иссики сказал начистоту: «Огури-доно считается коварным старым предателем. Этот человек постоянно отправляет в Киото сообщения о наших внутренних делах. Там находится его сюзерен, а за нашим господином он просто шпионит. Этот человек представляется настолько таинственным, что вашей светлости доступна информация о нем только по тем его мерам, которые он принимает в интересах Киото». Ямана высказался приблизительно в том же самом ключе. Но он явно уступал по храбрости Иссики с точки зрения лукавства и злословия. Зато Мотиудзи смог принять окончательное решение. «Эти Юки обязательно будут что-то предпринимать. В этом сомневаться не приходится. Пусть Минонои с Никайдо незамедлительно нападут на ясики Инамурагасаки, при этом предателя Мицусигэ следует убить. Его голову надо привезти сюда на всеобщее обозрение. Когда справимся с отцом, то до головы его сына добраться будет несложно. Отправьте курьера в провинцию Хитати с таким вот распоряжением».
Кода Мицусигэ вошел в свою ясики, к нему явился старина Танабэ Хэйта. Пожилой каро распростерся перед своим господином. В изумлении Мицусигэ узнал, что Сукэсигэ ждет снаружи, да еще с петицией по поводу предоставления ему права увидеть его. «Вака-доно, – сказал Хэйта, – прибыл без свиты. Его рото остались в Гокуракудзи». Удивленный и тронутый Мицусигэ распорядился, чтобы гостя впустили тотчас же. Сукэсигэ вошел и простерся перед своим господином и одновременно отцом. «Покорно ваш Сукэсигэ вверяет свою судьбу на милость вашей светлости. Он совсем не хочет жить, зная о немилости к себе со стороны собственного отца. Невиновен он при всех возможных обидах, но все-таки оскорбительно жить против воли отца. Прошу выразить вашу волю лично, и ваш Сукэсигэ подчинится ей, с радостью отдав свою жизнь». – «Давно, любимый сын, – ответил Мицусигэ, – все подозрения по поводу неблаговидных поступков развеял наш верный Хэйта. Все грехи свершались в самом доме. – Он обнял сына и поцеловал. – Мой любимый сын!» Старик зарыдал. Прижавшись друг к другу, они долго хранили молчание. Сукэсигэ очнулся с горящими глазами: «Нельзя оставаться такими расслабленными и беспечными! Хэйта послал недобрые известия к Юки. Вашей светлости грозит опасность. Вопрос жизни и смерти! Дело касается схватки его господина с этими мошенниками и клеветниками». Мицусигэ заметил: «Да, такой удар долго удерживать не получится. А как его отразить?» Он рассказал Сукэсигэ все, что знал о последнем заседании совета и об откровенной неприязни его господина. «Через несколько дней после того, как Сатакэ заплатил за их проступок…» Он замолк, так как вошел старый Хэйта, который почтительно передал ему стрелу. К ней кто-то привязал послание. Хэйта сказал: «Мужчина, проходивший с внешней стороны стены, вогнал эту стрелу в столб наших внешних ворот. Соизволит ли мой господин дать свои распоряжения по этому поводу?» Мицусигэ открыл послание. В нем говорилось следующее: «Огури-доно, нижайше прошу принять мое предупреждение: на зорьке Юки, Момонои и Никайдо выйдут на рубеж перехода в наступление на вас».
Не произнеся ни слова, Мицусигэ передал послание Сукэсигэ. Оба посмотрели на Хэйту. Потом заговорил Мицусигэ: «Наступил момент проявить мужество. Тебе, Сукэсигэ, отводится роль кайсяку (помощник при совершении обряда сэппуку (харакири). Кайсяку должен был в определенный момент отрубить голову совершающего самоубийство, чтобы предотвратить предсмертную агонию. – Пер.). Вслед за мной ты, Мицусигэ, должен вспороть себе живот. И последовать за мной в Мэйдо». Сукэсигэ поклоном подтвердил свою готовность следовать приказу своего господина и отца. Тут в разговор вмешался Хэйта: «Нижайше прошу вас, почитаемый господин, выслушать слова старого Хэйты. Мы ведь вместе состарились, и ваша светлость знает, что Хэйта никогда не одобрит трусливого образа действий. А сведение счетов с жизнью молодого господина в любом случае будет означать гибель вашего дома. На самом деле все это будет выглядеть, как говорят, будто сдох пес (бессмысленно). Япония в наши дни переживает слишком большие проблемы, чтобы считать такой путь благоразумным. Положение вашей светлости совсем даже не такое уж отчаянное. Деревня Огури принадлежит Синано-но Куни, а они числятся прямыми вассалами сёгуна. Родившийся вассалом человек остается им до конца своих дней. Таким считался закон, установленный самим великим Ёримото; и суровым было наказание для Обы Кагэсики за его неповиновение. Сначала прошу вас посмотреть, какой курс изберут в Киото. Замок Огури считается вполне надежным. Сам господин Уцуномия Мотицуна, представлявший угрозу, призван в союзники. Пусть незамедлительно передадут приказ Кадзигути. Нижайше предлагаю моему господину воспользоваться лодкой до Эдогути, а оттуда отправиться до замка Огури. Обороной ясики пусть займутся Вака-доно с Хэйтой и своими рото. Мы готовы умереть в бою, если этого потребуется, но Вака-доно должен незаметно проскочить через отряды врага и привести вашу светлость в Огури». – «Хэйта, в твоих советах всегда содержится большой смысл. Так и поступим. Сукэсигэ, выполни все то, что он нам посоветовал. Хэйта – человек пожилой и опытный. Дождемся распоряжений из Киото. Таким будет решение Мицусигэ». Этот старый воин уже готов был ринуться в бой. С наступлением ночной темноты он, женщины дома и кое-кто из самураев, служивших стражами, отправились в путь к Эдогути, находившемуся на Сумидагаве.
Танабэ Хэитаю, служивший каро при Огури, с подготовкой к внезапному нападению тянуть не стал. В разных частях здания поместили охапки сена и соломы, смоченных в горючем масле. Этой ценной жидкости не жалели, и ее лили как простую воду. Потом дождались захода солнца. В скором времени появился противник. Перед строем вперед выступили Момонои. За ними выстроились Никайдо. Арьергард состоял из представителей клана Юки. Послышался мощный боевой клич, на который яростно откликнулись рото Огури. Стрелы падали густо, как капли во время дождя. В рядах нападающих врагов многие бойцы попадали на землю. Воины Огури тоже понесли ощутимые потери. Их численность существенно сократилась. Так на протяжении нескольких часов проходило неравное сражение. По предложению Юки Удзитомо атакующие отряды вышли из зоны поражения для отдыха перед совместным штурмом. Потом они снова пошли на приступ ясики. С тыла ее позицию осадить вооруженными отрядами представлялось невозможным. Отрядам всех трех кланов пришлось взойти на крутой холм, где в рыбацкой деревне Гокуракудзимура их ряды перемешались, и их войско лишилось единого управления. Но зато теперь наступила полная тишина. Не видно было ни малейших признаков жизни, ни одной стрелы никто не выпустил. С большой осторожностью они приближались. Неожиданно ввысь взмыл мощный огромный столб дыма, появились яркие языки пламени, лижущие крыши зданий. Стало ясно, что потерявшие надежду защитники ясики подожгли свою цитадель и стали искать спасения в добровольной смерти. С криком самураи Момонои бросились в пламя и дым, чтобы взять в плен хоть кого-нибудь, чтобы заставить правителя Огури совершить обряд сэппуку, ведь как раз на его захват делался упор в приказах их князя. К тому же хотелось хоть чем-то поживиться в ходе разграбления богатого имения. Но вряд ли они решились вступить в пределы пылающих зданий, хотя господин и слуги Огури пытались их заставить это сделать. Круша все на своем пути, они продвигались вперед сплоченным строем. Вместе с обычными воинами их едва насчитывалось пятьдесят человек. Его рото готовы были умереть, обеспечивая бегство своего молодого господина. Перед решительным штурмом представители Момонои разделились и распределились по всем сторонам ясики. Перед этой заранее не подготовленной атакой в дыму и неразберихе они остались буз руководства. Потом второй эшелон Никайдо подошел к узким воротам, где численность отряда Огури не уступала численности своего противника. Ситуация здесь сложилась ничуть не лучше. Устремившись по склону холма, воины Огури прошли через противника как нож через бумагу. В рядах Юки возникло сомнение в своих силах. С приближением Огури в рядах нападающих как будто в силу страха образовался коридор, и по нему Сукэсигэ со своими самураями проскакал по склону холма в направлении Гокуракудзи и Фукудзавы. В мгновение ока пламя объяло дома рыбаков, и дым от них смешался в небесах с дымом от горящей ясики. Солдаты из Юки сомкнули ряды и принялись бегать туда-сюда, пытаясь погасить бушующее пламя. Тем самым они надежно заперли Никайдо и Момонои, кто очень расстроился тем, что не может продолжать преследование. Неразбериха и несогласованность действий возникла страшная. В бешенстве Момонои, Вакаса-но Ками и Сануки-но Ками оставили все мысли о преследовании врага, бежавшего в неизвестном им направлении. В скачке братьев по пути обратно в Камакуру Никайдо-доно сказал: «Когда же наш Удзитомо отправился в постель с лисицей? Он считается преданным и туповатым, но при этом оказался скорее глупым, чем изобретательным человеком». Тем временем Юки продолжали выполнять свою похвальную задачу по организации рыбаков на борьбу с пожаром и оказанию им помощи, а также прикрывали тылы Огури, ведущих схватку с врагом.
Когда Сукэсигэ скакал в Фудзисаву, сзади до него доносился некий крик. Натянув поводья своего коня, он оглянулся и посмотрел на пройденный путь. К нему присоединился один-единственный буси, а его кэраи энергично погоняли своих коней, отстав далеко от хозяина. Помрачнев, Сукэсигэ разглядел в догонявшем всаднике Юки Удзитомо. Он скакал, выставив свою боевую крыльчатку. «Примите заверения в великом почтении к уважаемому другу клана Юки и в трепете перед ним. Однако сейчас речь идет о положении Юки-доно в обществе. Просим не сомневаться в том, что мы добросовестно отстаиваем наше право на жизнь». Удзитомо рассмеялся: «Смело сказано, милостивый государь, и достойно человека вашей храбрости и чести. Стрелу с посланием, впрочем, выпустил рото, принадлежащий к клану Юки, а наши кэраи не только открыли коридор для представителей Огури, но и теперь откровенно вводят в заблуждение Момонои и Никайдо, чтобы содействовать вашему успешному бегству. Но, Огури-доно, все-таки остерегайтесь. Осмелюсь просить передать нижайший поклон от Удзитомо самому Мицусигэ-доно. Все это дело затеяли Иссики с Яманой, причем подготовились они к воплощению своего замысла в жизнь самым тщательным образом. В ближайшие дни целая армия двинется на Хитати, если только она уже не находится на марше. Молю уважаемого господина не терять бдительности». Сукэсигэ отвечал так: «Велика благодарность и уважение в адрес Юки-доно за проявленную им доброту. Пока живы, такую услугу мы будем помнить всегда. Прошу принять наши заверения в признательности Сукэсигэ, выступающего от имени его клана. Все будет передано моему отцу». На этом они расстались. Юки снова присоединился к своим кэраи и поскакал назад в Камакуру. Сукэсигэ поспешил по-прежнему в Хитати. Сообщение Удзитомо подтвердилось. Оно на несколько дней опередило выступление мощного войска под командованием Уэсуги Сигэкаты и Иссики Наоканэ, действующих по прямому указанию Сицудзи Норизанэ. Свидетельств этих битв до наших дней дошло совсем немного. С помощью Уцуномии Мотицуны представители Огури собрали войско, превосходящее по численности в спешке отмобилизованную армию Иссики и Уэсуги. Территория считалась не очень выгодной для ведения военных действий, зато на ней удачно располагались гарнизоны. Замок Огури с огороженной стенами площадью 4 тысячи цубо (примерно 1200 кв. м) стоял на холме на равнине, а холмы Хитати находились совсем рядом с ним. К югу на расстоянии едва ли в 10 миль располагался знаменитый горный массив Цукуба. При таком расположении в отсутствие естественных рубежей, таких как скала или река, обороняющиеся могли пользоваться рвом и стенами замка. Зато, на их счастье, укрыться противнику было негде. Штурмовые группы многократно откатывались назад, а воины гарнизона во время решительных вылазок несколько раз вступали в мелкие, но ожесточенные схватки и крепко наказывали врага. Как раз во время одной из таких вылазок на всю страну прогремело имя Икэно Сёдзи Сукэнага. На исходе ночи ему удалось проникнуть в лагерь противника и поджечь его. Рото Огури совершили дерзкую вылазку. В спешке и расстроенном порядке на следующий день осаду пришлось снять, и противник отошел в смятении в Камакуру зализывать раны и искать пути к переговорам.
Мицусигэ знал, что долго конец его предприятия оттягивать не удастся. Он вызвал к себе Сукэсигэ и в присутствии Хэйты отдал своему родному сыну последнее распоряжение. Сукэсигэ выступил с робким протестом. Он говорил о прочности их обороны и своем желании разделить судьбу своего отца в почетной гибели. Однако Мицусигэ проявил непреклонность. Его сёгун обещал помощь, но она была в виде войска, направляемого для оказания помощи Мотиудзи в подавлении мятежников Канто. Его сын должен оставаться живым ради увековечения имени отца и доказательства его невиновности, а также отмщения за его тревожный дух перед врагом в лице Иссики Акихидэ. Так прозвучал его наказ. По распоряжению своего отца в слезах и большом горе Сукэсигэ отвел войска в Юки. Здесь ему случилось подхватить тяжелую лихорадку как раз в тот момент, когда Мицусигэ узнал о подходе князя Мотиудзи, лично командовавшего крупным войском, собранным для штурма замка Огури. Его рото перенесли Сукэсигэ в спокойное место, расположенное рядом с Никко-сан. Известия об этом и прибытие князя Мотиудзи поступили практически одновременно, и у Мицусигэ совсем не хватило времени на то, чтобы отправить Фудзинами и Мантё в безопасное место. Отряды противника плотно обложили замок со всех сторон. В бою Мицусигэ и Мотицуна проявили большое мужество, но конец дела оказался предрешенным заранее. Наступило время прощания с жизнью. На пятнадцатый день восьмого месяца (19 сентября 1423 года) противник изготовился к решающему штурму. Мицусигэ взобрался на ягуру (деревянную башню) рядом со стеной. Развернув свою боевую крыльчатку, он прокричал: «Ваш Мицусигэ умирает, оболганный перед своим господином злонамеренными вассалами. При всех выдвинутых против него обвинениях он чист. А теперь примите последний заряд стрел». После этого он удалился. Кэраи Огури открыли сражение со стен своего замка. Пока враг пробирался сквозь пожарище объятого пламенем замка, старый даймё устроился на циновке и вспорол себе живот. Уцуномия Мотицуна сделал то же самое. Танабэ Хэитаю последовал примеру своего господина в смерти, как делал это на протяжении своей жизни. Летописец увековечил все это так: «Преданные люди погибли в бою, а трусы разбежались». Замок Огури пал.
Последствия всего случившегося не остались незамеченными. Сердитый и злой принц Мотиудзи снова обратил свой взор на Камакуру. Руководство войска Киото получило все известия еще в Суруге. Они не послали отряды через перевал Хаконэ. Боясь нападения вместо радостного приема со стороны союзного дома, командование отдало распоряжение на возвращение в Киото. Мотиудзи все еще оставался в лагере при Эбине, [34] брюзжа и угрожая всевозможными карами своему кузену сёгуну. При этом он свято верил или как минимум притворялся, будто верил в то, что в роли подстрекателя мятежных вассалов выступал Ёсимоти. Все выглядело так, будто он собирается двинуться в западном направлении и осуществить прорыв. Ёсимоти страха не испытывал, но все равно предлагал примирение. Одного из его духовных наставников по имени Софуку Сэидо на третий месяц 31 года периода Оэй (в апреле 1424 года) отослали в Канто для вразумления Мотиудзи. Наш принц над ним сначала посмеялся и отказался от какого-либо примирения. Софуку пришел и ушел, но все-таки вернулся снова. Он посоветовал Мотиудзи вспомнить результат последнего обращения сёгуна к солдатам Канто. На этот раз увещевания возымели действие и к их источнику прислушались. К напоминанию Софуку о том, что Ёсимоти и Мотиудзи вели себя как отец и сын, наш принц прислушался. К девятому месяцу (23 сентября – 23 октября) мир между сёгуном и канрё удалось наконец-то установить. Софуку Сеидо вернулся в Киото удовлетворенным; Мотиудзи в Камакуру – победителем. До этого или во втором месяце 30 года периода Оэй (13 марта – 11 апреля 1423 года) Ёсимоти отрекся от престола и уступил пост сёгуна своему пьющему сыну. Ёсиказу находился на этом посту три года, продолжая пьянство и разгул. Потом на двадцать седьмой день второго месяца 32 года Оэй (18 марта 1425 года) он умер от белой горячки, а Ёсимоти снова пришлось взвалить на себя тяжелую ношу его протокольной должности.
34
Уезд Кодза, Сагами-но Куни (провинция).
При асикага бакуфу (военном правительстве) сёгун Ёсимицу установил для нескольких специально отобранных кланов вассалов порядок делегирования полномочий, причем выполнение их поручалось исключительно японцам, власть при этом для этих кланов ничем не ограничивалась, зато поощрялось соперничество честолюбивых людей. Он назначал: 1) себя в качестве Кубо Сама (строго императорский титул); 2) официальный санкан или три клана; то есть кланы Буэй (Тиба), Хосокава и Хатакэяма. На выбор предлагался вариант названия в форме канрё (раньше сицудзи) Киото; 3) Сисёку, или четыре канцелярии; Ямана, Иссики, Кёгоку (Сатакэ), Акамацу. На выбор им предоставлялось право возглавить самурай – докоро (военный департамент) в качестве Бетто; 4) представители кланов Такэда и Огасавара по очереди надзирали за деятельностью по разработке кюба (военного искусства); 5) двух представителей Кира – Имагаву и Сибукаву – назначили командующими воинскими соединениями (муся-гасира). Представители дома Исэ заняли пост канцлеров, в обязанность которых входила передача государственных указов (содзя). Их назвали сити-гасира (семеро знатных людей).
Точно такую же форму государственного устройства внедрили в Канто как раз после падения правящего клана Асикага, свергнутого мощным Уэсуги. Восстание Мотиудзи с самого начала возникло в силу поддержки, предоставленной самим сёгуном его влиятельному клану. А тут еще Уэсуги показалось к тому же, будто жители Камакуры собираются действовать в интересах сёгуна Киото.
1. Сам Кубо Сама или канрё.
2. Сицудзи (канрё). Уэсуги из Яманоути числились выходцами из Норифусы, а Уэсуги из Огигаяцу считались выходцами из Сигэаки. Они попеременно занимали предназначенный им государственный пост, а получили известность как Рё-Уэсуги.