Преданная
Шрифт:
– Я начал делать так, Юль…
***
Сначала мне кажется, что я не разберусь и за неделю. Потом втягиваюсь. Монотонная механическая работа – это именно то, что нужно моему слегка пьяному мозгу. На пятнадцатом акте я уже на автомате выцепляю взглядом дату, номер, суммы. Сравниваю их с открытым на ноутбуке моего судьи балансом. Немного меняю табличку. Как самой хочется верить — усовершенствую. Помечаю цветом расхождения.
Тарнавский в свою очередь берет в руки другую папку, устраивается более чем вальяжно (закинув ноги на угол стола) и начинает читать.
Минут сорок в кабинете не звучит ни единое слово: только наши дыхания и шуршание бумаги, нажимы на тачпад. Потом Тарнавский выходит. Передо мной не отчитывается, но ясное дело – в уборную, покурить, по телефону поговорить… А я остаюсь наедине с его распароленным компьютером.
Если Смолин узнает, сколько возможностей я просрала, убьет. Я бы убила. Но, свернув разом все окна, пялюсь на чистый экран. С него на меня — бойцовская собака. Почему ты мне постоянно угрожаешь? И почему я почти тебя не боюсь?
Прислушиваюсь к себе и понимаю, что нет. Не могу. Даже пьяная. Возвращаю на место документы и продолжаю сверять данные.
Когда Тарнавский возвращается – дергаюсь. Ловлю на себе взгляд. Ерзаю и прокашливаюсь.
– Не холодно? – Мотаю головой в ответ на вопрос. – Вот и отлично. – А потом сверлю недружелюбным взглядом широкую спину, когда судья берет со стола пульт и включается кондиционер.
Мне и жарко-то не было, но об этом уже не спрашивают. Температура понижается на несколько градусов. Мой условный комфорт стремительно летит к чертям.
Я стараюсь игнорировать тот факт, что прохлада вытрезвителя ни черта не трезвит, а вот сжавшиеся в тугие горошинки соски отлично проявляет. Черт.
Смотрю только в папку. На экран. Листаю. Листаю. Листаю.
Вздрагиваю, слыша, как судейский телефон вибрирует. Хочу я того или нет, фокус внимания смещается. Я корю себя, но прислушиваюсь.
Как самой хочется верить, наблюдаю незаметно. Сейчас он выглядит менее собранным, чем обычно. Явно устал. Подносит телефон к уху и ведет по волосам от затылка до лба. Забавно ерошит. Сердце как-то странно сжимается. Потом назад. Улыбается.
– Приветствую, Константин Игоревич, – испытываю облегчение из-за того, что не Лена. И не другая какая-то женщина.
Стараюсь сосредоточиться на работе, но как же сложно! Все равно прислушиваюсь и присматриваюсь. Даже вопреки не самому приятному знанию Тарнавский меня манит. Очаровывает и пугает.
Улыбается кому-то другому, а оторваться не могу я.
Играет с ручкой. Смотрит на нее же. А меня разрывает между его пальцами и улыбкой. Мысли не туда. Облизываю губы. Получаю быстрый адресный взгляд.
Господи, вот дура! Представь, что у тебя беруши в ушах. И пожар внутри погаси.
Приказы ничего не дают. Сильнее злюсь. Лучше прислушиваюсь.
– Этого я делать не буду, Константин Игоревич. В апелляции собьют. Вам не поможет. Мне – дисциплинарка. Зачем?
Действительно, зачем?
Не знаю, о чем речь, но с Тарнавским полностью согласна. Вношу еще одну цифру в табличку и обозначаю желтым.
Сначала хвалю его про себя за то, что отказал, а потом сердце обрывается. Губы Тарнавского расплываются в безумно довольной улыбке. Он оставляет в покое ручку и смотрит в потолок.
– А здесь давайте подумаем, сколько это может вам стоить…
От двузначности сказанного стонать хочется.
Слишком шумно фыркаю. Снова получаю внимание. Тарнавский приподнимает бровь, я мотаю головой.
– Не сходится ни черта.
Вру, а в реальности мне сложно бесконечно разочаровываться. Как и верить без оснований.
Дальнейший разговор сливается в набор непонятных мне фраз и легких подколок. Скинув, Тарнавский ненадолго откладывает мобильный.
Смотрит на меня, но мне кажется, не видит. Думает о чем-то своем. Со вздохом берет только отложенную трубку. Судя по звукам, открывает какую-то игру.
Встречаемся взглядами, объясняет:
– Перегрузиться надо. Башка кипит уже.
Я киваю, хотя мое одобрение и явно никому не нужно, и неприкрыто наблюдаю, как судья мочит птичек. Прокашливаюсь, поднимает взгляд.
– О вас сплетничают. Вы знаете?
Улавливаю в судейской мимике удивление.
– Обо всех сплетничают, Юля. – Но Тарнавский почти сразу парирует.
Снова откидывается на спинку кресла. Смотрит в экран. Кривится. Потом триумфует, сжав кулак. Столько счастья на ровном месте...
Напоминает мне сейчас не чиновника-взяточника, а парня-ровесника. Пропасть между нами вдруг перестает казаться такой непреодолимой. Или это потому, что я – все еще пьяная?
Мне казалось, разговор закончен, не заинтересовала, но проходит минута и судья уточняет:
– Что хоть рассказывают?
– О вас с Еленой… Много…
– Пусть.
Тарнавский хмыкает. Легкомысленное «разрешение» возмущает.
Остывшая под кондиционером кровь начинает разгоняться. Мне никто не разрешал делать паузу в работе, но тоже откладываю папку.
– Вы не боитесь так открыто… – Хмурюсь и задаю вопрос, который мучает давно. Тарнавский ловит мой взгляд. Я киваю на телефон.
Улавливаю напряжение. Комната становится ощутимо уже. Расстояние между нами – не таким уж и безопасным.
– Что? – Убеждаюсь, что и газлайтит он так же превосходно, как очаровывает. Я и сама теряюсь, ведь действительно: что? На меня смотрят абсолютно честные, чистые глаза. Не подкопаешься.
И если раньше это расшибло бы меня в лепешку, то сегодня я почему-то усмехаюсь.