ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Шрифт:
Устоять перед дуэтом папиной язвительности у меня в голове и горячности Либби в реальности я не мог. Мне ничего не оставалось делать, кроме как удалиться восвояси, сохраняя но возможности достойный вид. «Думаю, мы оба сказали достаточно. Бесспорно только одно: наши мнения по данному вопросу расходятся, и с этим ничего не поделаешь».
«Ага, давай говорить только бесспорные вещи, — ехидно прищурилась Либби. — Потому что спорные вещи могут нас напугать, и если станет очень страшно, то мы можем измениться».
Я уже подошел к двери, но последняя фраза Либби настолько уязвила меня, что я счел необходимым возразить: «Некоторым людям не надо меняться, Либби. Возможно, им надо понять, что происходит с ними, но меняться им совсем
Я вышел, прежде чем она успела ответить. Почему-то мне хотелось, чтобы последнее слово осталось за мной. Когда я закрывал за собой дверь — аккуратно, чтобы не выдать никаких чувств, которые она могла бы истолковать как отрицательную реакцию на наш разговор, — то все-таки расслышал ее бессильный ответ: «Ага, как же, не надо». И затем что-то сердито царапнуло по деревянному полу, как будто Либби пнула ногой кофейный столик.
4 ноября
Я — это музыка. Я — инструмент. Она видит в этом ошибку. Я — нет. И это показывает разницу между мной и ею, ту разницу, о которой говорил мне папа с того самого момента, как познакомился с Либби. Либби никогда не была профессионалом, и она не занимается творчеством. Ей легко говорить, что я не скрипка, поскольку она не знает, что значит вести жизнь, неразрывно сплетенную с артистической деятельностью. На протяжении ее недолгой жизни у нее были разные работы, на которые она приходила утром и уходила в конце дня. У артистов другая жизнь. Утверждая обратное, она доказывает свое непонимание вопроса и заставляет меня задуматься.
«Задуматься над чем?» — хотите вы знать. Задуматься над возможностями. Для Либби и меня. Дело в том, что какое-то время я считал… Да. Какое-то время эта разница между нами казалась мне важной и нужной. Я считал благоприятным для наших отношений то обстоятельство, что Либби понятия не имела, кто я такой, не признала мое имя, когда увидела его на пакете с документами, которые должна была мне доставить в тот день, не ценила мои профессиональные достижения. Ее не волновало, играю ли я на скрипке или делаю воздушных змеев и продаю их на рынке, и мне это в ней нравилось. Но теперь я понимаю, что если я намерен жить своей жизнью, то мне необходим человек, который понимал бы эту мою жизнь.
Именно потребность в понимании заставила меня отправиться на поиски Кэти Ваддингтон, чаще всех приходившей в гости к Кате Вольф, той самой девушки из монастыря, которую я запомнил сидящей на нашей кухне на Кенсингтон-сквер.
Катя Вольф была половиной двух KB, сообщила мне Кэти, когда я нашел ее. Иногда, сказала она, человек, имеющий близкого друга, предполагает, что их дружба продлится вечно, неизменная и благотворная для обоих. Но в действительности такое случается редко.
Найти Кэти Ваддингтон не составило большого труда. Для меня не стало сюрпризом, что она последовала тому курсу, который в молодые годы провозгласила своей миссией. Ее адрес и телефон я нашел в телефонном справочнике, а встретился с ней в ее клинике на Мейда-Вейл. Клиника носила название «Гармония тела и ума», и, насколько я понял, это название было призвано завуалировать истинное предназначение заведения — сексуальную терапию. Нельзя же открыто заявить о том, что клиника решает сексуальные проблемы, ведь мало у кого хватит смелости признать, что с сексом у него не все в порядке. Дабы избежать излишней прямолинейности, сексуальную терапию назвали «терапией отношений», а неспособность участвовать в сексуальном акте переименовали в «дисфункцию интимных отношений».
«Вы не представляете себе, сколько людей испытывают разного рода трудности в половой жизни, — проинформировала меня Кэти тоном, в котором отчетливо звучали дружелюбие, искренность и профессиональная уверенность. — Ежедневно к нам по рекомендациям обращаются как минимум три новых клиента. У некоторых эти трудности вызваны проблемами со здоровьем: диабетом, сердечными болезнями,
Она провела меня по коридору, выдержанному в теплых тонах, и мы вошли в ее кабинет. Окна просторной, обставленной комфортабельной мягкой мебелью и широкими кушетками комнаты выходили на террасу, где стояло великое множество горшечных растений. На этом зеленом фоне уместно смотрелись полки с коллекцией керамики («Южная Америка», — мимоходом заметила Кэти) и корзин («Северная Америка… правда, чудесные? Это хобби — моя слабость. Они слишком дороги для меня, но я все равно их покупаю. Утешает меня лишь то, что существуют куда более серьезные пороки»). Мы уселись и оглядели друг друга. Кэти обратилась ко мне все тем же теплым, доверительным и доброжелательным тоном: «Итак, чем я могу помочь вам, Гидеон?»
Тут я понял, что она принимает меня за одного из клиентов, ищущих ее профессионального совета, и поторопился развеять это заблуждение. То, что привело меня сюда, никак не связано с родом ее деятельности, с преувеличенной живостью заявил я. В действительности мне просто нужно получить кое-какую информацию о Кате Вольф, если это возможно. Разумеется, время, потраченное на разговор со мной, будет должным образом компенсировано, поскольку я понимаю, что это время могло бы быть использовано для приема платного клиента. Но что касается… осложнений, с которыми она привыкла работать… Ха-ха (смех). Ну, на данный момент мне не требуется помощи такого рода.
Кэти сказала: «Чудесно. Я рада слышать это». Она устроилась поудобнее в своем кресле с высокой спинкой. Обтянутое тканью осенних тонов — в той же гамме, что и коридор клиники, — это кресло отличалось крепкой, надежной конструкцией. Такое качество было необходимо в связи с размерами Кэти. Склонность к полноте, свойственная двадцатилетней студентке университета, любившей захаживать в нашу кухню на Кенсингтон-сквер, теперь превратилась в ожирение. Кэти в нынешнем ее состоянии было бы трудно уместиться на сиденье в кинотеатре или в кресле самолета. Но одевалась она, как и раньше, со вкусом, а ее драгоценности явно стоили целое состояние. Должен признаться, что мне трудно было представить, как Кэти передвигается с места на место, как она совершает элементарные действия, обслуживая себя. Еще больше усилий потребовалось для того, чтобы вообразить, как кто-то открывает ей душу, рассказывая самые интимные свои секреты. Однако мои чувства явно не разделялись большинством людей. Клиника производила впечатление процветающего предприятия, и я сумел договориться о встрече с Кэти только потому, что буквально за несколько минут до моего звонка один из постоянных клиентов отменил сеанс.
Я сообщил Кэти, что пытаюсь освежить кое-какие воспоминания детства и что в процессе я вспомнил ее, вспомнил, что она часто сидела на кухне, когда Катя кормила там Соню. Так как о местонахождении Кати я не имел ни малейшего представления, то подумал, что она, Кэти, сумеет помочь мне заполнить некоторые пробелы в памяти.
К счастью, она не спросила, чем вызван мой внезапный интерес к прошлому. Вооруженная профессиональной мудростью, она не стала также комментировать само существование пробелов в моей памяти. Вместо этого она сразу приступила к рассказу: «В монастыре Непорочного зачатия нас называли "две KB". "Кто знает, где наши KB? Кто-нибудь, позовите KB, пусть посмотрят на это"».