ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Шрифт:
В нем было не менее шести футов трех дюймов, доктор Роуз, плечи как у гребца, грозные брови шестидесятилетнего старика и взгляд, пронизывающий насквозь и внушающий страх. Во всяком случае, я вздрогнул, когда его взгляд остановился на мне.
Он произнес: «Не думал, что мне когда-нибудь доведется встретиться с вами. Хотя ваше выступление я слышал, в «Барбикане», несколько лет назад». Молодой девушке, которая провела нас к адвокату и заодно принесла для него стопку папок с розовыми ленточками, он сказал: «Мэнди, принеси нам кофе, пожалуйста», после чего осведомился у нас с Либби, присоединимся ли мы к нему за чашкой кофе.
Я сказал «да». Либби
Кабинет Крессуэлл-Уайта, увешанный медными канделябрами, уставленный полками с томами в кожаных переплетах, обогреваемый камином, в котором и сейчас горело газовое пламя на фоне весьма реалистичной композиции из искусственных углей, — этот кабинет производил сильное впечатление. Адвокат жестом пригласил нас пройти в зону отдыха, состоящую из кожаных кресел, собравшихся вокруг кофейного столика на персидском ковре. На столе стояла рамка с фотографией. На ней рядом с самим Крессуэлл-Уайтом был запечатлен довольно молодой человек в адвокатском парике и мантии, с жизнерадостной улыбкой на лице.
«Это ваш сын? — спросила Либби у Крессуэлл-Уайта. — Очень на вас похож».
«Да, это мой сын Джеффри, — подтвердил адвокат. — Снимок сделан по окончании его первого дела».
«Я так понимаю, он его выиграл», — заметила Либби.
«Верно. Он ваш ровесник, кстати». Это он сказал, обращаясь ко мне. Принесенные его помощницей папки он положил на кофейный столик. Я увидел, что все они были надписаны: «Корона против Кати Вольф». Крессуэлл-Уайт продолжил: «Мне стало известно, что вы с ним родились в одном и том же родильном доме с разницей в одну неделю. Во время суда я этого еще не знал. Но некоторое время спустя где-то читал о вас — по-моему, вы тогда были еще подростком — и наткнулся на некоторые факты вашего рождения. И там все это было: год, день, место. Удивительно, как тесен мир».
В кабинет вернулась Мэнди и установила на столе между нами поднос с кофе: три чашки и три блюдца, молоко и сахар, но без кофейника. Это небольшое упущение вполне могло быть умышленным, дабы ограничить длительность нашего визита. Она ушла, а мы занялись каждый своим кофе.
Я сказал: «Мы пришли, чтобы задать несколько вопросов по делу Кати Вольф».
«Она не пыталась с вами связаться?» — неожиданно резко спросил Крессуэлл-Уайт.
«Связаться? Нет. С тех пор, как она покинула наш дом — когда умерла моя сестра, — я больше никогда ее не видел. По крайней мере… мне кажется, что я не видел ее».
«Вам кажется?» Крессуэлл-Уайт взял чашку с кофе и пристроил ее на колене. Костюм адвоката был очень хорош — из серой шерсти, сшитый точно по фигуре. Складки на брюках выглядели так, будто разместились на своих местах по указу ее величества королевы.
«Я практически не помню самого суда, — объяснил я. — Да и в целом о том периоде моей жизни у меня сохранились самые смутные воспоминания. Сейчас я пытаюсь восстановить ход событий». Я не сказал ему, почему мне захотелось вспомнить прошлое. Я не употребил слово «подавление» и не смог раскрыть истинную суть проблемы.
«Понятно». Крессуэлл-Уайт улыбнулся, но эта улыбка исчезла с его лица так же быстро, как и появилась. Мне она показалась ироничной и вызванной какими-то собственными мыслями
Это был однозначный ответ на вопрос, с которым я пришел, а безмерное облегчение, охватившее меня, показало, сколь велики были мои страхи. «То есть я не давал показания? — сказал я. — Меня не вызывали на суд? Я не свидетельствовал против нее?»
«Боже праведный, разумеется, нет. Я бы ни за что не подверг такому испытанию восьмилетнего ребенка. А почему вы спрашиваете?»
«Полицейские расспрашивали Гидеона, когда умерла его сестра, — не стала ничего таить Либби. — Он не помнит сам суд, но подумал, что его слова могли стать причиной, по которой Катя Вольф оказалась за решеткой».
«А-а. Теперь понимаю. А раз ее освободили, вы хотите подготовиться на тот случай…»
«Ее освободили?» — перебил я адвоката.
«А вы не знали? Ваши родители не сообщили вам? Я им обоим послал уведомление. Она на свободе уже… — Он глянул на бумаги в одной из своих папок. — Она на свободе чуть более месяца».
«Нет. Нет. Я не знал». Внезапно внутри черепа возникла пульсация, и перед глазами у меня привычно замелькали яркие точки, предвещающие двадцать четыре часа мигрени. О, только не сейчас, думал я. Пожалуйста. Не здесь и не сейчас.
«Вероятно, они не сочли это необходимым, — сказал Крессуэлл-Уайт. — Если она и собирается найти кого-то имевшего отношение к тому периоду времени, то скорее это будет один из них или даже я, а не вы. Или она захочет найти того, чьи показания стали для нее роковыми». Он продолжал говорить, но я уже почти ничего не слышал, потому что пульсация в моей голове стала громче, а точки слились в ослепительную дугу. Мое тело превратилось в захватническую армию, а я, вместо того чтобы быть ее генералом, стал ее целью.
Мои ноги начали непроизвольную нервную дробь, словно хотели вынести меня из кабинета. Я втянул в себя воздух, и вместе с воздухом снова возникла та дверь: синяя-синяя дверь, к которой ведут несколько ступенек, два замка, кольцо в центре. Я видел ее так отчетливо, как будто стоял перед ней, и я хотел открыть ее, но не мог поднять руки.
Сквозь адскую боль в голове послышался голос Либби. Она звала меня по имени. Я поднял руку, прося не трогать меня, прося несколько секунд, чтобы прийти в себя.
«Прийти в себя от чего? — хотите узнать вы и склоняетесь ко мне, как всегда готовая вдеть распущенную мною нить в свою иглу психоанализа. — Что вызвало в вас такую реакцию, Гидеон? Вернитесь назад».
Куда вернуться?
«К тому моменту в кабинете Бертрама Крессуэлл-Уайта, к пульсации в вашей голове, к тому, что вызвало эту пульсацию».
Ее вызвали все эти разговоры про суд.
«О суде мы уже говорили. Дело в чем-то еще. Чего вы избегаете?»
Я не избегаю ничего… Но вас это не убеждает, доктор Роуз. Мы договорились, что я запишу все, что помню, но вы начинаете сомневаться в том, что мои изыскания в истории суда над Катей Вольф смогут приблизить меня к моей музыке. Вы предупреждаете меня. Вы указываете мне на то, что человеческий мозг силен, что он держится за свои неврозы с отчаянной изобретательностью, что он обладает способностью отрицать и отвлекать и что эта экспедиция в Пэйпер-билдингс вполне может оказаться хитроумной уловкой мозга, чтобы отвлечь меня.