Предатель
Шрифт:
– Мещанский рай там. Брат знает. Сбежал! Они боятся любить! В русском смысле! А без любви – человек калека. Поэтому и с Богом у них заморочки. Если ты об этом, Серафим. Для них Бог – что-то полезное, как карандаш с резиновым набалдашником: хошь – пиши, хошь – стирай.
По сути, вы говорите о том, что там давно произошло. О реформе церкви! На Втором Ватиканском соборе, кажется, они отменили латынь, чтобы была понятна служба. Священников развернули лицом к публике. Втрое укоротили литургию. Тогда за реформы ратовал Иоанн Павел, а против – епископ Марсель Лефевр из швейцарского Экона…
– Помер уже, – подсказал Валерьян.
– Так вот, теперь у нас, я слышал, епископ Кирилл во время службы отрывок из Евангелия
– У него толковые воскресные проповеди по телевизору, – сказал Валерьян.
– Спор, переводить или нет нашу службу на русский, надо понимать, наверху идет давно. Но не переживай, Серафим, – сказал Андрей. – В их газетах пишут, что католики скоро простят раскольников. И все будет по-старому. Люди рано или поздно устают от реформ. А у церкви – ясно выраженное социальное учение и традиции социального служения. Надеюсь, нашим хватит ума не ходить кругами и не повторять их ошибок.
– Вы б женились! – сказала Саша. – Тогда на многие вещи иначе смотрели! Вся ваша философия от того, что вы никого не любите! Люби и веруй! – все, что нужно человеку, кроме хлеба, одежды и крова. Ты, Андрей, чужой везде: дома, заграницей. Валера – мается. А если бы вы по-настоящему любили кого-нибудь, здесь, в России, вы бы любили все русское! И иначе смотрели бы на наши обычаи и на нашу веру!
– Ай да попадья! – воскликнул Андрей.
Саша покраснела. Серафим, довольный, помусолил ус. Валерьян промолчал. Аркаша тихонько вышел. За ним – Алена и Никита.
…
…Серафим зашел к Аспинину после вечерней службы. Он был в рясе. Андрей все еще читал почту. Обнялись.
– Неделю назад какие-то люди с участковым обыскивали твой дом, – сказал Серафим. – Я дал им ключи, чтобы дверь не ломали. Дети за ними прибрали. В доме все на месте?
Андрей мысленно обежал углы. Обстановка у него была спартанская: диван, пара кресел. В спальне кровать. В кабинете стол и стул, сотня-другая книг на стеллажах. Ценные вещи и документы хранились у Серафима. Но у Аспинина возникло неприятное ощущение, будто его раздели догола в людном месте.
– Пошли к нам пить чай, – сказал священник.
У Серафима Аспинин зашел в интернет и на сайтах, тех, что в жесткой оппозиции к власти, пробежал написанное о брате. Там спорили о свободе слова, о защите прав человека: депутаты, политики, журналисты, студенты, учителя. Поступок Валерьяна ругали, защищали. («Популярность» брата напугала Андрея.) За всем этим уже не было Валерьяна, а был – предмет спора, о котором поговорят и забудут.
У Каланчевых за встречу выпили водки. Но настроение было как на поминках.
По телефону от матери Андрей узнал, что брата перевели из Троицкой больницы для москвичей, в – областную, имени Яковенко, и утром отправился в Мещерское.
Если бы не решетки на окнах розовых, одноэтажных бараков, раскидистый комплекс походил бы на отремонтированный дом-усадьбу знаменитого писателя, с подсобками, флигельками, гостевыми пристройками и с бородатым бюстом на высоком постаменте перед главным двухэтажным зданием администрации.
Андрея оставили дожидаться на скамейке в тесном огороженном дворике. Как не озирался он поминутно, Валерьян подошел на лужайку внезапно. В красной футболке и джинсовых шортах. Брат осунулся и показался Андрею старше их лет. Отчужденный взгляд и мелкие морщины у глаз, едва заметные борозды на углах поджатых тонких губ. Аспинины обнялись и расселись боком и облокотившись о спинку скамейки. Валерьян отложил гостинцы. Было, заговорили о матери, родственниках, загранице и замолчали.
– Что стряслось-то? – спросил Андрей.
– Ты про церковь? – неохотно отозвался Валерьян: – Какой-то пацан рядом завизжал и швырнул яблоко. Я его сцапал. А он вырвался и наутек. Менты решили, что хулиганил я и ко мне. Один от усердия мою жену и тещу на пол пихнул. Я ему – по рогам…
– И все? За это в дурку, а не в КПЗ заперли?
– Сначала там держали. Сюда два дня назад перевели, – брат отвел глаза.
Андрей рассказал о встрече с Полукаровым. Валерьян кивнул.
– Слащавый такой. Аккуратный. Вчера приходил. Спрашивал, как устроился? Больше ничего. Даже за бугор потащились тебя искать! – Валерьян хмыкнул. – Вот бараны! Неужели думают что-то сляпать из этой истории? – он вопросительно посмотрел на брата. Андрей пожал плечами. – Менты меня до ночи держали в обезьяннике. Начальник отделения ждал звонка от прокурора города: отпускать или нет? Когда узнали, что я кандидат наук, как на дрессированную макаку вылупились. Офицерики заговорили, что я правильно сделал. Мол, Медведев и Путин сокращают милицию. Заставляют работать втрое за те же бабки. Думали, я в них швырял. Потом ребятки в штатском повезли в свою районную контору. О матери, о тебе, о нашей родне уже все разнюхали! – подивился он. – Расспрашивали про мои публикации. Привязались к повести на библейский сюжет. Спрашивали, верю ли в Бога? Часто ли хожу в церковь? На фига про Христа писал? Я им про Ренана, Штрауса, Филона Александрийского, Иосифа Флавия прописи читаю. Про египетскую мифологию и митраизм лекцию завернул – у них аж рожи свело от скуки. А с ними дядька лысенький в очечках сидит. Психиатр. Буровил меня взглядом, буровил! Ну, думаю, сейчас приговорчик тебе, Валерик, выпишет – шизик. А он этим двум – мол, я в норме. Те давай куда-то звонить, шушукаться. Сначала в КПЗ, а затем сюда меня загребли. Теперь ясно, чтоб посетителей пускать. Меня даже врачи не смотрели. Держат в одиночном боксе. Когда гуляю, во дворе – никого…
– О чем рукопись?
– Об Иисусе Христе.
– Тебе не остофигели сказки? – сдерживая раздражение, спросил Андрей.
– Вообще-то я для себя писал! И никого читать не заставляю! Хотят сажать за яблоки, пусть сажают! А с остальным – пошли в жопу!
– А лозунги, пацаны…?
– Пусть доказывают, что хотят!
– Ладно, не бутонься, – примирительно сказал Андрей.
Братья помолчали. Но мысли все равно вертелись об одном и том же.
– В церкви ты чего делал?
– На бильярде играл! – проворчал Валерьян: – Гуляли мимо. Свернули в боковой предел.
– Ты пидорка этого разглядел?
– Разглядел! – Валерьян снова отвел взгляд.
– Глянь-ка на меня! – Андрей потянул брата за локоть. – Знаешь его, что ли?
– Да знаю, знаю! Я их всех знаю! – Валерьян вскочил, сделал несколько шагов, вернулся, наклонился к Андрею и зашептал, опасливо озираясь: – Помнишь разговор у Серафима? С него началось. Они потом начитались всякой дряни. Я же им насоветовал. А когда понял, зачем им, они вывозят: мы верим по-своему, как вы! Не в том смысле, что Иисус-человек, а в том, что – имеем право думать по-своему!
– Причем тут Серафим? Кто они-то? Ты хочешь сказать, что…Аркадий…
Валерьян отрицательно повел головой.
– Никита. Швырялся яблоком Никита. Он там с Аленой был.
– На хрена? – опешил Андрей.
– В двух словах не объяснить! Но он так, – Валерьян пренебрежительно отмахнулся. – Девочка тоже не причем. Заводилой у них Аркадий.
– Все равно не верю! Прокламации! Угрозы! У него же батя – священник!
– Да, какие угрозы! Баловство! Их писулькам в обед – сто лет! Они их еще соплячней, в школе писали! Когда у меня хаты не было, помнишь, я у тебя жил. Аркадий часто заходил с твоего компа в «нете» полазить. Фрагмент моей повести на рабочем столе прочел. Я еще черновики разных работ на отдельный файл скидывал – вдруг пригодятся. Он и черновики прочел. Решил: это очень умно. Соштопал все кое-как и в сеть запустил. Думал, мне приятно будет. Типа опубликовал работу самородка. Назвал это – письмом.