Предатели
Шрифт:
— Привет, — с холодком в голосе сказала она.
Котлер гадал, кто мог быть на другом конце трубки. Нынче нарваться на такой прием, по идее, могли очень и очень многие.
— Да, — ответила Лиора.
И снова тем же тоном:
— Да, знаю.
Помолчав, она поглядела на него в упор и снова сказала:
— Да.
После чего отняла телефон от уха и, ни слова не говоря, протянула Котлеру.
Котлер взял телефон.
— Алло, — сказал он и услышал голос дочери.
— Я тебе звонила, — хмуро сказала Дафна. — Твой телефон выключен.
Котлер нащупал
— Батарейка сдохла, — сказал Котлер.
— Мне пришлось позвонить ей.
— Значит, дело важное.
Он услышал женский голос — женщина передавала какое-то сообщение, и оно эхом разносилось по коридорам некоего общественного места. Слов сообщения было не разобрать, но он тут же решил, что случилось что-то непоправимое. Ему представились разверстая могила, насыпь земли, горестные вопли и рыдания.
— Ты должен вернуться, — сказала Дафна.
— Я уже возвращаюсь. Вечерним рейсом. Что случилось?
— Бенцион тебе звонил?
— Дафна, в чем дело? Что за игры? Или ты решила так меня проучить? Говори, что случилось.
— Бенцион выстрелил в себя, — ответила она.
Котлер почувствовал себя так, как будто этот выстрел угодил и в него, пробил ему грудь.
— Папа, ты меня слышишь?
— Он жив?
Лиора — она прислушивалась к разговору — при этих словах насторожилась и встревоженно посмотрела на Котлера.
— Да, — сказала Дафна. — Он выстрелил, но в руку.
Котлер испытал низменное облегчение, но к облегчению тут же примешалась печаль.
— Он и двое его сослуживцев. Подставили руки под «узи» Бенциона, и он выстрелил. «Братство десницы» — так они себя назвали. У Бенциона на «Фейсбуке» висит их декларация — несколько строк из псалмов. Отвечать на вопросы они отказываются.
— Где ты, Дафна?
— В «Хадассе» Эйн-Керема.
В этой больнице Мирьям рожала Бенциона. Доктор объявил: «Мазл тов, господин Котлер, у вас сын». Котлер подошел взглянуть на ребенка, в котором воплотилось столько его чаяний. В глаза бросились — словно существующие сами по себе — длинные, изящные, прекрасно вылепленные руки младенца. Для крохотного тельца они были непомерно длинными — судьба словно посмеялась над невысказанными надеждами Котлера. Ведь он втайне мечтал, что ребенок окажется одареннее его. Что гены — по счастью — сложатся удачно. При виде красивых рук сына Котлер испытал радость и облегчение. С тех пор он не уставал ими восхищаться. Он восхищался ими безмерно, постоянно, но к восхищению — постыдно — примешивалась зависть. Будь у него такие руки, его жизнь сложилась бы совершенно иначе! В поступке Бенциона явно крылся намек: сын не случайно повредил именно то, что больше всего любил в нем отец.
Теперь сын в больничной палате, под охраной военных, а под его окнами собираются демонстранты — их еще не успели разогнать. Бородатые люди в потрепанной одежде, с плакатами в руках; они поют. До Бенциона долетают их голоса: «Давид, сын Израиля, пребудет, пребудет вовек!»
— Что он сказал, папа? — спросила Дафна.
— Что сказал? Просил,
— А ты что ответил?
— Ответил, что не могу его на это благословить.
— Почему?
— Потому что считаю, что так делать нельзя, Дафна. Попросил найти другой выход.
— Ну так он его нашел! — в голосе Дафны сквозила насмешка.
А чего ждал от сына Котлер — какого решения? Отказывая сыну в праве на выбор, додумал ли он до конца, чем все это может закончиться? Да. А готов ли он к такому концу? Готов увидеть могилу с насыпью свежей земли? Мешковину и прах? Нет. Тогда почему он не сказал Бенциону об этом напрямик? Сын, дорогой мой, что угодно, только не это!
— Все вы: ты, мама, Бенцион — держитесь за свои принципы, — сказала Дафна. — И посмотрите, что с нами стало. Ни к чему хорошему это не привело. Бенциону достаточно было одного твоего слова, папа. Ты что, умер бы, если бы сказал одно это слово? Он твой сын, не враг. Не КГБ и не премьер-министр. А теперь он пойдет по твоим стопам и отправится в тюрьму, на радость вам обоим.
В больнице по громкой связи вновь передали какое-то сообщение, поднялась суматоха.
— Ладно, теперь уже неважно. Мне пора.
— Как мама? — успел спросить Котлер.
— В своей стихии, — сказала Дафна и дала отбой.
Шестнадцать
У ближайшего придорожного лотка Котлер попросил водителя остановиться. На обочине стояло несколько раскладных столиков. На них громоздились десятки банок с медом самых разных оттенков, от соломенного до темно-янтарного. Рядом на земле, в плетеных корзинах, высились груды абрикосов и дынь. На металлических планках по бокам столов, как занавеси, висели длинные связки красного ялтинского лука. Спрятавшись под большим синим пляжным зонтом, на складных стульях сидели русская женщина и подросток-татарин. Парень склонился над мобильным телефоном и быстро, ритмично тыкал в него пальцами, а женщина лениво смотрела на шоссе и приближающихся покупателей.
Котлер и Лиора подошли к столику, но Котлер даже не взглянул на все эти дары природы. Он остановился возле мальчика — тот так и не оторвался от своего занятия. Женщина обмахивалась рукой, хотя она-то сидела в теньке — на солнце были Котлер и Лиора.
— Добрый день, — поздоровалась женщина.
— Добрый день, — машинально ответил Котлер, занятый своими мыслями.
— Приехали посмотреть Крым?
— Да.
— Откуда вы?
— Из Израиля, — не таясь, ответил Котлер; скрываться больше не имело смысла.
— А, из Израиля, — протянула женщина со значением, но что она имела в виду, было неясно.
Простая торговка, далекая от политики, решил Котлер. И потерял к ней интерес. Он обернулся к Лиоре и попросил у нее телефон.
— Зачем? — спросила она.
— Покаяться, — ответил он и отошел на несколько шагов.
Краем уха он слушал, как Лиора с женщиной беседуют.
— Ялтинский лук. Сладкий, сахарный. Попробуйте.
— Верю на слово.
— Скажите, что вы знаете про мед?