Предательство среди зимы
Шрифт:
Когда прозвучало последнее слово и в последний раз звякнули колокольцы, подошли носильщики и подняли тело ее мужа. Процессия медленно двинулась по улицам под звон колокольчиков и завывание флейт. На главной площади ждал костер — огромные сосновые бревна, пропитанные вонючим минеральным маслом, твердый, жарко горящий уголь из копей. Биитру положили на костер и прикрыли саваном из плотных металлических колец, чтобы никто не видел, как на благородных костях лопается кожа.
Теперь настала очередь Хиами. Она шла медленно. Все смотрели на нее, и она знала, что они думают: бедная женщина, теперь совсем одна. Пустое сочувствие, которое с той же легкостью досталось бы женам других хайских сыновей, если бы под металлической попоной лежали их мужья. Сказав неискренние слова утешения, они начнут строить догадки. Оба брата Биитры исчезли. Говорили, что Данат сбежал в горы, где его ждет целая армия, или на юг, в Лати, чтобы привлечь союзников, или в разрушенный Сарайкет за наемным войском, или к даю-кво, просить помощи у поэтов и андатов. Или он спрятался в храме и копит силы, или засел в подвале дома утех и боится выйти на улицу. То же самое рассказывали о Кайине.
Началось. После долгих лет ожидания тот, кто желает стать хаем Мати, сделал ход. Город ждал, что будет дальше. Погребальный костер стал всего лишь прологом, первыми нотами новой песни, в которой бойню воспоют как правое и благородное дело.
Хиами приняла позу благодарности, взяла из рук огнедержца факел и приблизилась к костру. Прилетел голубь, сел на грудь ее мужа и сразу упорхнул. Хиами невольно улыбнулась. Потом опустила пламя к кусочку растопки и отошла, когда огонь занялся.
Хиами выждала столько, сколько требует традиция, и вернулась во Второй дворец. Пусть на пепел смотрят другие. Их песня, быть может, только начинается, а ее — уже допета.
У входа в дворцовый зал ее встретила служанка в позе приветствия. В положении тела читался еще один оттенок: девочка собиралась сообщить некую весть. Хиами хотела отвернуться, пройти в свои покои, к очагу, кровати и почти довязанному шарфу, но на лице девочки блестели дорожки от слез. Да и кто такая Хиами, чтобы обижать расстроенного ребенка? Она остановилась и изобразила сперва ответ на приветствие, а потом вопрос.
— Идаан Мати, — объяснила служанка. — Она ждет вас в летнем саду!
Хиами приняла позу благодарности, одернула рукава и молча пошла по коридорам дворца. Каменные двери в сад были открыты. Понизу неприятно сквозило. В саду, у пустого фонтана в окружении голых вишен, сидела ее бывшая сестра.
Если строгие одежды и не были траурными, лицо все меняло: красные глаза без подводки, ненапудренные щеки… Без красок Идаан была довольно некрасива, и Хиами стало ее жаль. Ожидать убийства — совсем не то, что быть ему свидетелем.
Хиами шагнула вперед и сложила руки в жесте приветствия. Идаан вскочила, словно ее застигли на чем-то запретном, но тут же приняла ответную позу. Хиами присела на бортик фонтана; Идаан по-детски присела у ее ног.
— Вы уже собрались, — заметила Идаан.
— Да. Отплываю завтра. Путь до Ган-Садара неблизкий. Зато там замужем одна из моих дочерей, да и мой брат — достойный человек. Они приютят меня, пока я не найду жилье.
— Это несправедливо! Почему вас выгоняют?! Ваше место здесь.
— Традиция, — сказала Хиами, приняв позу смирения. — Справедливость тут ни при чем. Мой муж умер. Я возвращаюсь в дом отца или того, кто сейчас на его месте.
— В торговом доме никто бы вас не выгонял. Вы бы сами ездили куда хотите и делали что хотите.
— Да, но я не торговка, верно? Я дочь утхайемца. А ты дочь хая.
— Мы женщины! — прошипела Идаан. Хиами удивил яд в ее голосе. — Мы родились женщинами и потому никогда не будем свободными, как наши братья!
Хиами не сдержала смеха: уж очень странно это прозвучало. Она взяла бывшую золовку за руку и наклонилась, почти касаясь ее лба своим. Идаан подняла покрасневшие от слез глаза.
— Вряд ли наши мужчины так уж свободны от традиций, — прошептала Хиами.
Идаан сморщилась от огорчения.
— Я не подумала! Я не хотела сказать… О, боги… Простите меня, Хиами-кя! Простите. Простите…
Хиами раскрыла объятья, и девушка с рыданиями прижалась к ней. Хиами принялась укачивать ее, напевать и гладить по волосам, как ребенка, а сама поверх головы Идаан смотрела на сад — в последний раз. Из земли поднимались ростки; деревья стояли голые, но кора уже слегка позеленела. Скоро станет тепло, и пустят воду в фонтаны.
Печаль Хиами ушла глубоко вниз, спряталась в теле. Хиами давно знала, что такое слезы юности, которые сейчас изливались ей на плечо. Вскоре вдова познает слезы старости. Они будут с ней всегда. Спешить некуда.
Постепенно всхлипывания Идаан стали тише и реже. Девушка отстранилась, со смущенной улыбкой вытирая глаза тыльной стороной ладони.
— Не думала, что будет так плохо, — прошептала она. — Я знала, что будет тяжело, но это… Как им удавалось?
— Кому, милая? Им всем. Всем нашим предкам. Как они заставляли себя убивать друг друга?
— Я думаю, — произнесла Хиами, и слова эти шли не от нее прежней, а от печали, которая в ней поселилась, — чтобы стать хаем, нужно разучиться любить. Так что гибель Биитры — не худшее, что могло с ним случиться.
Идаан непонимающе приняла позу вопроса.
— Победить в этой игре — возможно, хуже, чем проиграть. Во всяком случае, для таких, как он. Он слишком любил наш мир. Я бы не хотела увидеть, что эту любовь у него отняли. Что он несет на себе груз смерти братьев… Да и в шахты его бы никто не пустил. Нет, он бы этому не обрадовался. Из него бы вышел никудышный хай Мати.
— А я не так уж люблю наш мир, — проговорила Идаан.
— Ты — не любишь, Идаан-кя. Я тоже, особенно сейчас. Но я постараюсь. Я постараюсь полюбить мир так, как любил его он.
Они еще немного посидели у фонтана, поговорили о более веселом и наконец, чтобы избежать слез, попрощались так, словно расстаются ненадолго и завтра встретятся вновь.
Прощание с хаем прошло церемонно, однако пустые слова помогли Хиами сохранить спокойствие. Хай отправил ее к семье с подарками и благодарственными письмами, заверил, что в его сердце всегда найдется место для бывшей невестки. Только когда он попросил ее не осуждать погибшего мужа за слабость, ее печаль чуть не переросла в гнев. Хиами сдержалась. Сказала себе, что это всего лишь традиционные слова, которые относятся к Биитре не больше, чем ее заверения в преданности — к жестокосердому человеку на черном лакированном троне.
После церемонии она прошла по дворцам и тепло попрощалась с теми, кого встретила и полюбила в Мати. Когда наступила темнота, она выскользнула на улицу, чтобы вложить несколько полос серебра или брошку в ладонь близких подруг менее благородного происхождения. Все слезы и неискренние обещания поехать с ней или вернуть ее в Мати, все эти мелкие горести Хиами снесла невозмутимо. Малая печаль малая и есть.
Последнюю ночь она провела без сна на кровати, где спала с тех самых пор, как приехала на север. Эта кровать несла двойную ношу, ее и мужа, видела рождение ее детей и теперешний траур… Хиами пыталась с теплом думать об этом ложе, о дворце, о городе и его жителях. Она стискивала зубы, глотала слезы: надо любить весь мир. Утром рабы и слуги погрузят ее пожитки на плоскодонное речное судно, и она навсегда оставит Второй дворец. И кровать, на которой бывает все, кроме тихой смерти от старости.