Предательство среди зимы
Шрифт:
— Ты сказал в последний раз перед тем, как ушел… Перед смертью Хешая-кво… Что мне не доверяешь.
— Верно.
— А теперь ты рассказал мне все. Даже после того, как я отдал тебя хаю. Привел меня сюда, показал, где прячешься, Зная, что по одному моему слову нужным людям вы все умрете еще до заката. Значит, сейчас ты мне доверяешь.
— Да, — без колебаний ответил Ота.
— Почему?
Ота задумался. В последние дни его ум пожирали тысячи мелких мыслей — грызли, вопили, не давали покоя. Встреча с Маати казалась естественной и очевидной. Если посмотреть со стороны, они действительно в некоем смысле друг друга предали.
Ота чувствовал напряжение в воздухе и понимал, что сказать «не знаю» мало.
— Потому что, — наконец он нашел нужные слова, — ты всегда поступал правильно. Даже когда причинял мне боль.
К его удивлению, по щекам Маати скатились слезы.
— Спасибо тебе, Ота-кво.
За дверями раздались крики и топот. Маати утер глаза рукавом. Ота встал. Его сердце бешено заколотилось. Шум голосов рос, но мечи не звенели. Ота вышел за дверь, Маати последовал за ним. У лестницы стояла группка людей и яростно жестикулировала. Среди них была Киян, которая что-то хмуро и быстро говорила. Амиит отошел от толпы и приблизился к Оте.
— Что случилось?
— Плохие вести, Ота-тя. Даая Ваунёги призвал Совет выбрать хая, и его поддержали.
У Оты упало сердце.
— К утру решение обязательно примут, — продолжал Амиит. — Если все дома, которые поддержали Ваунёги сейчас, отдадут голоса за их семейство, на рассвете Адра Ваунёги станет хаем Мати.
— И что тогда? — спросил Маати.
— Тогда мы убежим, — сказал Ота. — Как можно быстрее, тише и дальше. И будем надеяться, что он никогда нас не найдет.
Солнце достигло наивысшей точки и медленно покатилось в темноту. Сегодня Идаан надела халат сине-серого цвета сумерек и убрала волосы зажимами из серебра и лунного камня. Галерея была полна людей, воздух загустел от запаха пота и благовоний. Идаан стояла у перил и смотрела на толпу внизу. Паркет был истоптан сапогами, за столами и у стен негде было яблоку упасть, в коридорах и чайных уже не велись беседы. Теперь все происходило здесь, и голоса сливались в сплошной гул. Идаан чувствовала давление чужих взглядов. Люди под ней украдкой задирали головы, купцы рядом на нее косились, а низшие сословия рассматривали ее с верхней галереи. Она женщина, ее не пригласят за столы внизу. Но ее присутствие заметят все.
— Почему мы принимаем мудрость этих людей на веру? — Гхия Ваунани шлепал ладонью по кафедре, выделяя каждое слово. Идаан даже показалось, что она видит брызги слюны. — Почему дома утхайема уподобились овцам и готовы идти за пастушком Ваунёги?
Идаан понимала, что Ваунани хочет переубедить Совет, однако слышала в его словах лишь растерянность и обиду ребенка, который не получил того, что хотел. Пусть стучит, кричит и пищит, пока хватит голоса. Идаан, которая призраком реяла над собранием, знала ответы на все вопросы. Только отвечать не собиралась.
На нее посмотрел Адра Ваунёги. Его лицо было спокойным и уверенным. Сегодня она проснулась в доме поэта поздно утром, еще позже вернулась в покои, которые теперь делила с мужем. Адра ждал ее там, помятый с ночи. Они не разговаривали. Идаан велела слугам набрать ванну и принести чистую одежду. Вымывшись, она села у зеркала и накрасила лицо со старым умением и утонченностью. Когда она положила кисти, на нее смотрела первая красавица Мати.
Адра ушел, не говоря ни слова. Минула почти половина ладони, прежде чем Идаан узнала: ее свекр, Даая Ваунёги, призвал Совет выбрать хая, и Дома согласились. Никто не позвал ее сюда, никто не попросил помочь делу своим молчаливым присутствием. Она явилась сама — возможно, именно потому, что Адра этого не потребовал.
— Нельзя спешить! Нельзя давать волю чувствам, принимая судьбоносное решение!
Идаан позволила себе улыбнуться. Большинство будет думать, что все решила романтика. Последняя дочь старой династии станет первой матерью новой. Неважно, что ее поддержали тайным подкупом, что она любит поэта во сто крат больше, чем хая, — город увидит другое.
Гхия утомился. Его слова стали менее четкими, мерный стук по столу разладился. Гневный голос зазвучал всего лишь сварливо, и возражения против Адры и всех Ваунёги утратили силу. Лучше бы, подумала Идаан, он закончил на пол-ладони раньше.
Когда Гхия наконец оставил кафедру, встал Господин вестей — старик с продолговатым лицом северянина и глубоким звучным голосом. Идаан заметила, что он бегло глянул на нее.
— Адаут Камау тоже изъявил желание обратиться к Совету до того, как Дома выразят свое мнение по поводу выбора Адры Ваунёги на роль хая Мати…
С галерей и даже из-за столов разнесся свист. Идаан стояла молча и неподвижно. Ее ноги уже начали болеть, но она не переминалась. Если хочешь произвести впечатление, не надо показывать, что ты довольна.
Адаут Камау — серый, сморщенный старик — поднялся и вышел на кафедру. Не успел он развести руки в стороны и начать речь, как с верхней галереи полетел сверток из грубой ткани, за которым вымпелом тянулся длинный коричневый хвост. Едва сверток ударился о пол, люди закричали.
Идаан утратила самообладание и наклонилась вперед. Мужчины у столов, что оказались ближе к свертку, махали руками и отбегали в сторону. Загудели голоса. К галереям начало подниматься облако живого дыма.
Нет, гудели не голоса. А облако — не дым. Это осы! Сверток на полу — гнездо, завернутое в холстину и запечатанное воском. Мимо Идаан пронеслись первые насекомые, мелькнув черно-желтыми брюшками. Она развернулась и побежала.
Коридоры заполнились людьми, которые в панике теснили друг друга и задыхались. Все кричали и сыпали проклятьями — мужчины, женщины, дети. Резкие выкрики смешивались со злым гудением. Идаан толкали со всех сторон, в спину врезался чей-то локоть. Толпа нахлынула, выдавила из Идаан последний воздух. Над головой жужжали насекомые. Что-то вонзилось ей в затылок, как раскаленное железо. Идаан закричала и попыталась шлепнуть по осе, но в тесноте не могла поднять руку. Дыхание перехватило. Идаан захлопала руками по людям, по тем, кто оказался ближе. Вся толпа превратилась в огромного кусающегося зверя.
Идаан махала руками и визжала, утратив рассудок от страха, боли и смятения.
Наконец она выскочила наружу — словно вырвалась из кошмара. Толпа вокруг поредела, распалась на обычных людей. Злобное гудение крыльев утихло, крики боли и ужаса сменились стонами ужаленных. Люди до сих пор выбегали из дворца, размахивая руками. Остальные сидели на скамейках пли прямо на земле. Вокруг носились слуги и рабы, утешая раненых и оскорбленных. Идаан пощупала затылок — там вспухло три укуса.
— Дурной знак, — сказал мужчина в красных одеждах игольщиков. — Если кто-то нападает на Совет, чтобы не дать старому Камау слова, дело нечисто.