Предательство Тристана
Шрифт:
– У вас в стране есть вещи, куда более достойные осуждения.
– Это так. Честно говоря, сейчас между Россией и Германией гораздо больше сходства, чем различий.
Меткалф с искренним удивлением вскинул бровь.
– Очень странно слышать такое от вас.
– Я уже намекнул вам на это в Москве. Я знаю эту систему изнутри. И знаю все ее злодеяния гораздо лучше, чем вы можете хотя бы представить себе. Поэтому меня нисколько не удивит, если вы сейчас скажете мне, что я должен помочь Светлане Михайловне бежать из страны.
Меткалф не сумел скрыть изумления.
– Но я не думаю, что она этого захочет, – продолжал Кундров. – Слишком уж многое держит ее в России. Все же может отыскаться
– Она говорила вам об этом?
– Никогда. Да в этом и нет необходимости.
– Вы так хорошо понимаете ее?
– Я очень хорошо понимаю ее чувства.
– Вы понимаете ее желание сбежать из Советского Союза?
– Скажете тоже – понимаю! Я сам испытываю такое желание. Я даже сделал бы это своим условием.
– Условием… чего?
– Условием того, что я помогу вам, помогая Светлане Михайловне. Это была бы моя цена.
– Вы хотите бежать? Вы это говорите?
– Я имею информацию, много информации о ГРУ, о советской разведке, и эта информация могла бы принести немалую пользу американскому правительству. Тем, на кого вы работаете, кем бы они ни были. Я могу очень многое сделать для вас.
Меткалф был потрясен. Но в выражении лица и в интонациях Кундрова не было ничего такого, что позволило бы предположить, что он разыгрывает хитрый гамбит [95] , пытаясь проверить Меткалфа. Кундров говорил совершенно серьезно.
95
Гамбит – начало шахматной партии, в котором игрок жертвует фигурой или пешкой ради получения скорейшей возможности перейти в атаку.
– Но почему? Почему вам этого хочется?
– Неужели вы спрашиваете меня об этом серьезно? – Кундров бросил окурок на асфальт, вынул другую сигарету и прикурил ее от маленькой медной зажигалки. Его рука немного дрожала – агент ГРУ был явно возбужден. – Вы, человек, который видел своими глазами, что наш тиран сделал с одной из самых великих стран мира, спрашиваете меня, почему я хочу уехать? Вы, кому пришлось испытать на собственной шкуре и террор, и паранойю, и продажность, и жестокость? Лучше уж я переадресую ваш вопрос вам. Неужели вы не понимаете потребности сбежать из этой тюрьмы?
– Но ведь вы же один из тюремщиков!
– Иногда бывает так, что и в тюремщики идут не по доброй воле, – тихо, почти шепотом, проговорил Кундров. – Когда мне только-только стукнуло двадцать, моего отца забрали. Посадили в тюрьму. Не спрашивайте меня, за что; вы уже должны были усвоить, что часто это случается вообще без всяких причин. Но я отправился выяснять, я спрашивал во всех учреждениях Москвы, причастных к арестам, пока не добрался до штаба ГРУ на Арбатской площади. И там меня самого бросили в тюрьму, били и пытали. – Он указал на бледный тонкий шрам, протянувшийся от угла его рта. Глумливое выражение – первая отличительная черта, которую Меткалф заметил в лице Кундрова, – вовсе не выказывало высокомерной насмешки, просто от этого шрама лицо было немного перекошено. – В конце концов меня освободили при том условии, что я сам буду работать на ГРУ. – Он кивнул в ответ на невысказанный вопрос Меткалфа. – Да, довольно многие из нас были завербованы именно таким образом.
– А ваш отец?
– Умер в тюрьме, – небрежным тоном бросил Кундров. – Как сказали, от сердечного приступа. Но правды я так и не узнал.
– Мой бог! – прошептал Меткалф. Он-то был почти уверен, что привилегированных служащих советской системы ее жестокий террор обходил стороной. Но,
– Полагаю, мне нет нужды рассказывать вам о моих друзьях и коллегах в ГРУ, о том, что происходило с ними. Когда назначают нового начальника ГРУ, он приводит с собой собственных лакеев, продвигает своих людей, а они, в свою очередь, строчат доносы на своих врагов, которых после этого «вычищают». Это бесконечный цикл бессмысленной, болезненной жестокости. Вам, конечно, знаком древний гностический символ уроборос – дракон или змея, заглатывающая свой собственный хвост и таким образом поддерживающая собственную жизнь, пожирая самое себя. Это и есть государственная тирания. Революция пожирает себя. Русская революция родила Ленина, монстра, которого мир считает спасителем, который создал ГУЛАГ, систему тюремных лагерей, а он родил другое чудовище, Сталина. А тот в свое время родит еще какого-нибудь монстра, и так будет повторяться до бесконечности. И та машина террора, которой Сталин пользуется, чтобы удержаться у власти, тоже пожирает самое себя, уничтожая русских людей, что создает бесконечный цикл террора. Машина питает тех самых людей, которых терроризирует; это своего рода каннибализм. Вы говорите, что я один из тюремщиков. А я повторю вам то, что уже сказал в Москве: я всего лишь один из бесчисленных винтиков в гильотине.
– Но вы помогли мне спастись. Вы связаны с подпольной сетью противников режима, которые тайно вывозят людей за границу, – вы ведь имели возможность дезертировать в любой момент, когда сочли бы нужным!
– О, это только так кажется. Увы, нет. Когда убегает обычный русский, правители пожимают плечами; им на это наплевать. А когда за границей пытается спастись один из тюремщиков, они не останавливаются ни перед чем, лишь бы расправиться с ним. Отправляют специальные команды НКВД, которые убивают любого из своих бывших сослуживцев, посмевшего покинуть страну. Без покровителя – без защиты со стороны западного правительства – я окажусь на том свете через считаные дни. Как я только что сказал, я мог бы неплохо пригодиться вашему руководству.
Меткалф молчал не менее минуты. Все это не было уловкой или провокацией: Кундров говорил совершенно серьезно. Его ненависть к сталинской России была подлинной, несомненно, он много и упорно думал об этом в течение долгих лет. И все же в конце концов Стивен произнес:
– В Москве вы сможете принести больше пользы своему народу.
– Только в том случае, если мне удастся уцелеть, – ответил Кундров с саркастической улыбкой. – Хотя это только вопрос времени: рано или поздно мне все равно всадят пулю в затылок.
– Но подумайте сами, как долго вы уже смогли продержаться, какое прочное положение в системе сумели занять.
– Я обладаю способностью вроде той, какую имеют хамелеоны: казаться совершенно лояльным системе, на которую работаю. Это такой механизм выживания.
– Эта способность сослужит вам хорошую службу.
– Меткалф, эта способность опустошает душу.
– Возможно, если она служит одной лишь цели выживания. Но если цели идут много дальше, то, возможно, и нет.
– Теперь моя очередь спросить у вас, что вы имеете в виду?
– Разве вы сами не понимаете? Что случится с Россией, если все люди, подобные вам, покинут ее? Что случится с миром? Именно такие люди, как вы, могут изменить систему изнутри, а ведь только это способно помешать сталинской России уничтожить планету!
– Я уже сказал вам, Меткалф, что я всего лишь винтик в гильотине.
– Да, сейчас вы просто мелкий функционер, но через пять лет, через десять лет вы можете оказаться одним из лидеров. Одним из тех людей, которые помогают формировать политику развития государства.