Предчувствие: Антология «шестой волны»
Шрифт:
— Я замёрзла, — сказала Христина.
Блондинка ничего не ответила, только прибавила шагу. Очень скоро, поднявшись по длинной, широкой лестнице, они снова оказались в потоке жизни.
— По кофе? — робко предложила Христина.
— Без меня, — ответила сестра Анно. — Мне больше не о чем с вами разговаривать. — Она отвернулась и ушла. Просто смешалась с толпой.
Христина толкнула дверь, увидев за стеклом стойку, подошла к ней, не вынимая рук из карманов, сказала: «Грог»!
21.45
Зачем только эта девушка, Александра, сразу накинулась? И зачем она говорила, что выслушает моё мнение, когда
— Ещё грогу, — сказала Христина бармену, развеселившись от собственного экспромта.
Люди не меняются. Пусть они научились за час облетать земной шар. Пусть с пультом домашнего управления они могут стирать, убирать, готовить, гладить, не вставая из кресла. Пусть они могут даже отправиться при этом в джунгли, всего только надев очки и наушники. Пусть они меняют климат планеты, свой облик и пол, плодятся любыми способами… Всё равно. Они сидят в стенах собственных страхов и условностей, как древние египтяне. Что хорошего, в сущности, они придумали, кроме Бога и презумпции невиновности? Но Бог наплевал на них. А они сами наплевали на презумпцию. Всё это тривиальные мысли. Да и при чём тут презумпция? Она свою вину признаёт без доказательств.
Христина с кисло-сладкой усмешкой посмотрела на бармена. Он давно уже втихомолку поглядывал на неё. Она кивнула: «Что?» Бармен на мгновение изобразил ртом улыбку и мотнул головой. Христина приподняла брови. Мол, как хочешь. Тогда бармен передумал, подошёл и признался, наклонившись над стойкой:
— Я давно за вами смотрю.
— Вы детектив? Психолог? Или нравлюсь?
— Нравитесь. Я поэт. Я смотрел, как меняется ваше лицо. Завораживает.
— Напишете с меня «Незнакомку»?
— Предпочту познакомиться, — улыбнулся бармен.
— Все поэты таковы!
— Не все. Только плохие. Ещё грогу?
— Конечно. Хотя я уже захмелела. Впрочем, я захмелела с утра. С тех пор не могу ни протрезветь, ни напиться.
— Хотели бы напиться?
— Меня и без того блевать тянет, — призналась Христина.
Бармена слегка передёрнуло. Но он быстро справился и затянул профессионально, речитативом:
— Рекомендую закусить. Сосиски: свиные, куриные, рыбные, вегетарианские; в тесте, жареные, варёные, в горшочках, с грибами, с луком, с хреном…
— Ладно, — прервана Христина, — давай этот чёртов луковый хрен и сосиску, с каким хочешь запахом, а лучше и без запаха вовсе. Кстати, из чего вы варите кофе? Из цикория или из жареной морковки?
— Я так сварю, что вы от настоящего не отличите, — резво заявил бармен и скромно добавил: — Я умею.
Он отвернулся и стал колдовать у бар-компьютера. Христина улыбалась безмятежной хмельной улыбкой. Щёки её горели. Она думала: как странно, бывают дни длиннее года или даже нескольких лет. В эти дни всё меняется. Встаёт с ног на голову. Голова больше не болела. В баре играла музыка. И всё казалось ерундой. Как можно всерьёз думать об этих чёртовых блондинах? Обсуждать брак, не произнося ни слова не то что о любви, но даже о симпатии. От денег сестрица отказалась так оскорблённо, что всех птиц в парке перебудила. Потом дёргалась всю дорогу, срывалась, ушла не простившись. И таким способом она набивается в золовки? Вряд ли. Что же она тогда хотела? Зачем этот брак без любви, без расчёта? Из-за ребёнка. Но как можно позволить одному нерождённому маленькому человечку испортить жизнь двум большим живым людям? Или я рассуждаю не по-женски?
Вернулся бармен.
— Ваш кофе, мэм. Меня, вообще-то, зовут Христофор.
— А-а-а! Очень польщена знакомством. А я — Мария-Магдалина.
— Ваш ужин, Магдалина. Меня на самом деле зовут Христофором.
— Меня тоже никогда не зовут без дела, — сказала Христина, расчленила вилкой сосиску и принялась возить её в хрене.
Помолчали.
— Почитайте свои стихи.
— Ни за что. Я плохой поэт — никому своих стихов не читаю.
— Ни за что? Готова поспорить, что мы сторгуемся.
— Поцелуй за строчку, — по-деловому предложил бармен.
— Сомневаюсь, что вы станете со мной целоваться после того, как я попробовала вашей стряпни, — невозмутимо ответила Христина, отправляя кусок сосиски в рот.
Бармен проследил путь вилки. Посмотрел на месиво неопределённого цвета, припахивающее уксусной кислинкой. На жующий рот. И с сожалением проговорил:
— В другой раз…
— Другого раза не будет! — Не очень-то учтиво, но очень уверенно заявила Христина и вдруг перестала жевать. — Слышишь? Что это?
— Гром, как будто… — недоумённо предположил бармен.
Тёмное небо за стеклянными дверями на мгновение озарилось электрическим синим светом.
— Гроза, — без интонации констатировала Христина и отпила кофе. — Будет град или просто дождь?
— Осадки, — зло сказал бармен. — Как вместо мужчин и женщин у нас есть некое народонаселение, а во множественном числе — потребители, и в единственном — электорат. То же самое и с осадками.
— Да, — задумчиво отозвалась Христина, — а ведь я про кару небесную как будто в шутку подумала.
— На кого кара?
— На меня, — Христина посмотрела ему прямо в глаза, в упор. — Грехи молодости — знаешь, что такое?
Глаза бармена стали испуганными, недоверчивыми, и он их потупил. Потом заговорил, непонятно, обращаясь к ней или в пустоту.
— Все и вся притворяются не собой. Кофе из морковки. Кофеин в капсулах отдельно. Пиво безалкогольное, зато кока-кола от трёх до двадцати градусов. Искусственное оплодотворение. Синтетическая кровь любой группы, на розлив… — бармен взглянул на Христину испытующе и продолжал, обращаясь теперь именно к ней: — Эта стойка с позолотой, как ты понимаешь, из металлопластика. Ничто не хочет оставаться собой.