Предчувствие любви
Шрифт:
— Здравствуйте, — нерешительно пробормотали мы с Шатохиным.
Зубарев лишь сконфуженно моргал. Он всегда подчеркивал, что к слабому полу относится в высшей степени безразлично, а на самом деле в присутствии девушек просто робел и становился неловким.
Круговая, мельком взглянув на Валентина, начала было хмурить тонкие брови, но тут же овладела собой и строго сказала:
— Обращайтесь, товарищи, как положено, по воинскому званию.
Губы у меня сами собой растягивались в смущенную и, должно быть, глупую улыбку. Хотя Круговая и в военной форме,
— Ясно, товарищ Валя, — шутливо отозвался Пономарев и с нарочитой поспешностью поправился: — Ох, извините, товарищ лейтенант…
Я подумал, что Круговая из тех женщин, которые умеют следить за своим поведением. Держалась она с завидной непринужденностью. Спокойно, терпеливо подождала, пока Валентин уймется, и веско, с достоинством объявила:
— Мне поручено проводить с вами занятия по радиотехнике и тренажи по приему на слух.
Наши вытянувшиеся физиономии выразили, вероятно, совсем не те чувства, которые следовало бы проявить по поводу столь приятного события. Круговая, видя это, поспешила успокоить нас:
— Як вам временно. Начальник связи старший лейтенант Архаров сейчас в командировке.
— Жаль, — со вздохом обронил Пономарев.
— Что? — вырвалось у нее. — Чего вам жаль?
— Жаль, что вы — временно, — с обворожительной улыбкой пояснил наш разбитной приятель.
— Благодарю. Только разговоры на вольные темы отложим на потом. А сейчас пройдемте в класс радиосвязи.
Она повернулась и, не оглядываясь, направилась к выходу. В ее походке сквозило что-то мужское — то ли слишком широкий шаг, то ли привычка твердо, как в строю, ставить ногу. А может, это просто казалось из-за того, что она была обута в офицерские сапоги.
Пропустив ее вперед, Пономарев нарочно замешкался в дверях, чтобы на минуту задержать нас, и выразительно подмигнул:
— Правильный бабец! А?
— Проходи, проходи, не распускай павлиний хвост, — подтолкнул его Зубарев. В голосе этого скромняги послышались вдруг какие-то незнакомые, вроде бы угрожающие нотки.
Лева захихикал:
— Ишь, замурлыкали.
— Зуб, не строй из себя праведника, — отмахнулся Валентин.
* * *
В противоположность Николаю он всегда выставлял себя завзятым сердцеедом и частенько хвастался своими амурными победами. Иногда сядет с папиросой в зубах да как начнет вспоминать имена своих поклонниц, так им и счета нет. Целая рота. А может, и больше.
Бахвалясь, Валентин с видом этакого забубённого гуляки принимался напевать:
И в Омске есть и в Томске есть Моя любимая…
Посмотришь на него в такую минуту — невольно думаешь, что и в самом деле есть в нем нечто неотразимое. Какая-то продувная веселость, подмывающее озорство, будто весь он начинен неуемной взрывчатой силой.
— А как же любовь? — спросил как-то Зубарев.
— Любовь? — прищурился Пономарев. — Вот чудак! А я про что?
— Нет,
— Тоже мне Ромео! — поддразнил Валька.
— А ты пошляк.
— Зуб, выбирай выражения.
— А ты не треплись. Где шлялся, хахаль?
Валентин и в самом деле, как только нас заставили целыми днями заниматься в учебной базе, перестал проводить вечера дома, точно его тяготила наша мужская компания. Сразу же после ужина он незаметно исчезал и возвращался в гостиницу поздно. Мы все трое подозревали, что Пономарь отирается вокруг радиостанции, но относились к этому по-разному. Мы с Левой — даже поощрительно: а почему бы и нет? Если Валька действительно влюбился, то лейтенантиха Круговая не может этого не оценить.
Нас всех после выпуска из училища переполняло чувство собственной исключительности. Мы ощущали себя людьми суровой и возвышенной, поистине трагедийной судьбы. Жизнь военного летчика сопряжена с постоянным риском, с опасностью, и нам казалось, что уже за одно это любая красотка должна взирать на нашего брата если не с явным обожанием, то хотя бы с тайным замиранием сердца. Тем паче — на Вальку. Наш Валька — писаный красавец и хват, каких поискать. Уж если что задумал — лучше вынь да положь.
А Николай Зубарев явно на Валентина злился. Но Пономарь — ноль внимания. Вот и сейчас вместо ответа он насмешливо запел:
Люби, покуда любится, Встречай, пока встречается…
И сейчас же в тонкую стенку кто-то из наших соседей слева бухнул кулаком. Тут не только Никола, но и Лева разозлился:
— Ну, затянул, как голодный козел! — поморщился он.
Я захохотал. Но Валька, ничуть не смутившись, парировал с ходу:
— Левушка, дорогой! Не вижу логики в твоих умных речах. «Козлишь» ты, а козел, выходит, я? Да еще и голодный!
— Не голодный, так блудный, — ввернул все такой же хмурый Зуб.
В стенку опять бухнули. Теперь уже справа…
* * *
Лейтенант Круговая стояла за преподавательским столом и смотрела на нас спокойно и дружелюбно, не выказывая особого внимания нашему влюбленному. Мне поначалу показалось, что смотрела она даже чуть иронично. И вообще мы были малость уязвлены: учились, учились, а теперь нас — летчиков! — еще и эта краля будет учить. Педагог, черт возьми…
Да, но погоны! Хотя и на девичьих плечиках, но погоны лейтенантские, она — равная нам в воинском звании и служит, вероятно, не меньше нашего. Краем глаза я уловил взгляд Зубарева: он глядел на девушку, как на святыню, — с каким-то немым обожанием. Вот тебе и застенчивый! Да и Лева уставился как-то по-телячьи. Как бы и меня не повело… Она, кажется, и в самом деле ничего…
Главное, что меня приятно поразило, — ни одного мазка краски! Ни на ресницах, ни на губах — нигде. Все — свое, природой данное. Дурацкую косметику, бурно вошедшую в моду почти сразу после войны, я терпеть не мог.