Предел бесконечности (сборник)
Шрифт:
Гнев и ярость столкнули врагов в новой схватке. Смертельной схватке. Безучастное солнце, радостное небо, ветви юных лип. А на траву струится кровь. И гнев мечется в обезумевших глазах. Один упал навзничь, отбил занесенный над головой клинок, и тут что-то ударило под сердце.
Я чувствовал, как в мое тело впивается кинжал, слышал надрывный хруст плоти, и понимал — конец. Конец шел медленно, и его сопровождал смеющийся оскал ликующей смерти. Это смотрел на меня брат.
Смейся, тебе не долго осталось смеяться…
— Вот и все. Я победил! Я! Я победил!
Холод расплывается по телу. Я улыбаюсь и слышу
— Я победил…
— Ты уже мертв!
— Как и ты… я бью наверняка… я всегда был хитрее. Смирись. Я победил…
Душа медленно отрывается в полет. Медленно течет над землей, а я еще вижу свое мертвое лицо с застывшей усмешкой. И я вижу его лицо, искаженное ужасом. Да, да, братец. Слава и богатство не достанутся теперь ни одному из нас, ибо мой клинок был нечист. Мой клинок убил тебя раньше, чем ты нанес мне смертельный удар…
— Эй, малыш. Не валяй дурака! А ну открывай глаза!
И мне отвесили звонкую пощечину. Я дернулся.
— Так-то, — синьор Лоренцо, привстав на локте, заглядывал мне в лицо.
— Синьор Лоренцо, вы звали меня? — раздался от порога голос Джузеппе.
— Нет. Но ты вовремя, тем не менее. Проследи, чтобы приготовили ванну. И самый лучший костюм!
— Да, синьор.
— Джузеппе, подойди-ка, — мой «цельный брат» сел на кровати, и я опять оказался «на весу». — Джузеппе, посмотри внимательно на мою вторую голову. Не видишь ли ты каких-либо изменений?
Слуга нерешительно приблизился к постели и вытянул шею, чтобы полюбоваться моим внешним видом. Я затаил дыхание. Почему Лоренцо задал такой вопрос? Может быть…
— Нет, синьор, я не вижу изменений, — ответил Джузеппе.
Лоренцо расхохотался.
— Я тоже не вижу изменений! Я шутил. Иди.
Впервые в жизни у меня на глаза чуть не навернулись слезы обиды. Если б я мог, я сейчас же залепил бы ему такую оплеуху, чтобы не «привести в сознание», а по-настоящему «вывести из себя». Я даже попытался приподнять руку, хотя понимал — не сумею, эта рука не моя. Она ничья. Зато мне удалось другое: я сжал кулак. Но Лоренцо этого не заметил.
Представьте, что вы — младенец с сознанием взрослого человека, о чем не подозревают няньки. Вас моют, пеленают, кладут в люльку, и затыкают рот соской. Вот это я испытал на своей шкуре сполна. Полчаса я болтался в ванне, пахучей и тепленькой, потом меня расчесывали и брили, и в довершение ко всему накрыли салфеткой. Пока «старший брат» завтракал, я всячески изощрялся, чтобы сдуть салфетку с лица, но не тут-то было. Предусмотрительный Джузеппе прицепил слюнявчик к моему воротничку.
— Синьор Лоренцо, — приглушенный голос слуги прозвучал где-то близко; видимо старый камердинер наклонился к уху господина. — Я усматриваю нечто новое в вашем особенном теле.
— М-м?
— Оно кажется более активным со вчерашнего полудня, синьор.
Лоренцо проглотил то, что жевал, и у нас в желудке распространилось приятное тепло.
— Возможно, то, что скрываю я, вылезает наружу у него. Кто знает, Джузеппе, что случится сегодня! Вернусь ли я в этот дом…
Я затаил дыхание. Не сколько от того, что «старший брат» впервые на моей памяти разделил «я» и «он», сколько от чертовски острого чувства тревоги.
— Синьор Лоренцо…
— Видишь ли, мой добрый Джузеппе, мне доверили слишком много. Так доверяют смертникам.
— Синьор,
— О, нет, мой друг! Сын графа Колладара останется верен клятве. Я служу не своему королю, но я служу королю. Они поставили не на ту лошадь, Джузеппе!
Мне необходимо, мне жизненно необходимо было понять, что он замышляет. Я напрягал память, я вытаскивал из бездонного колодца одну мысль за другой. Вытаскивал, и отбрасывал. Все не то! А ведь Господь позволил мне думать неспроста. Он дал мне шанс искупить мой грех. Брат, здесь, в этой жизни я должен спасти тебя! Брат, взгляни в мои глаза!
Он стоял перед зеркалом, а камердинер старательно расправлял голенища сапог. Я исхитрился повернуть голову. Зеркало. Из рамки чудесного стекла на меня смотрело… Это я? О, нет! Складки на лбу от постоянных гримас, перекошенный рот, периодически вываливающийся язык и пустой идиотский взгляд…
Все остальное было как в тумане. На меня надели корсет. Этакий изящный корсет, подобный тем, что носят женщины. Мягкие пластины легли под мою шею и зафиксировали голову. Затем на общее наше тело натянули хитро скроенную сорочку с четырьмя рукавами и двумя воротничками, затем жилет, и камзол. Лоренцо позволял прислуге копошиться вокруг, не делая при этом ни одного лишнего движения. Лишь когда дело дошло до перевязи, он сам принял из рук Джузеппе шпагу и аккуратно вдел в петлю.
Слуги бесшумно вышли. Синьор Лоренцо неторопливо приблизился к невзрачному комоду в глубине спальни и бережно достал что-то, завернутое в ткань.
— Ну-с, малыш, подержи-ка это у себя, — он улыбнулся, глядя мимо меня, и ловко прицепил мне на «талию» пояс с кинжалом. Тонкий клинок скрылся в складках кафтана. — А теперь — вперед. На королевскую ассамблею.
Сознание мое, как я успел заметить, уподоблялось качелям. Через неопределенные промежутки времени оно вспыхивало так ясно, что я имел возможность вникнуть во все детали роящихся вокруг бестолковых разговоров, затем оно резко проваливалось в темный пустой колодец, после чего пробуждалось вновь, вытаскивая в мой несчастный мозг груду бессвязных воспоминаний. Управлять этими сумасшедшими «качелями» я не мог и, безусловно, пропустил нечто важное. В довершение всех бед я испортил «старшему брату» его витиеватый монолог, адресованный королю. На мои попытки изобразить какое-либо движение присутствующие ответили добродушными шутками, и кто-то, выразил синьору Лоренцо восхищение по поводу его «забавной истории». Однако Лоренцо остался удовлетворен и даже посмотрел на меня весьма дружелюбно.
Очередной раз в объятия рассудка меня втолкнула горячая липкая капля, плюхнувшаяся на нос. «Старший брат» поспешно стряхнул с моего лица застывший кусочек воска, а я обнаружил, что в зал прокрались сумерки. Королевская прислуга чинно зажигала свечи. Позади меня мелькали разряженные дамы и не менее разряженные кавалеры, звучала мягкая музыка, а в памяти моей билась фраза, сказанная только что игривым женским голоском: как жаль, синьор Лоренцо, что вы не танцуете. Наверное, брат сумел отшутиться. Я не сомневался, что из любой ситуации, касающейся нас, он выходил достойно. Но черт возьми! Представляю, с какой болью давались ему эти ежедневные шутки!