Предел прочности
Шрифт:
— Я подумаю, мама.
— И чаще дочку навещай. Такая девочка хорошая, развитая. Ей плохо без отца. Она вчера от нас с тобой не отходила. Наша девочка. Но если вы все-таки с женой не сойдетесь, дочка не должна страдать. Приходи, гуляй с ней, разговаривай. А на лето пусть к нам приезжают. В Москве поживем и на дачу поедем. Я вчера им сказала, чтобы приезжали. И ты скажи, ладно? Все трое, всех троих примем. Хорошо, если бы и ты в отпуск приехал.
— Да, мама, только вряд ли они поедут, не те отношения. Приветы всем нашим передавай. Подумай, нужно ли там рассказывать, что со мной произошло. Сестры переживать
Мама настороженно посмотрела на меня, хотела что-то сказать, но тут раздался голос проводника:
— Просьба провожающих покинуть вагон. Сейчас отправимся.
Я поцеловал мамину руку и попросил:
— Не сердись, ладно? Все будет хорошо.
Чтобы она не заплакала при мне, быстро вышел на платформу, дождался отправления поезда и поехал домой. По дороге вспомнил, что давно не разговаривал с Аленой. Позвонил ей. Она торопливо стала отвечать:
— Юра, я в электричке, еду к тебе. К сожалению, не успела раньше, а то вместе проводили бы маму. Я чувствую себя виноватой, не получилось. У нас по неизвестной причине отменили две электрички.
— Не переживай, я маму проводил. Мне нужна твоя помощь, у меня черт знает что. Жду тебя.
Алена приехала как раз к обеду. Пока снимала в прихожей куртку и туфли, я с волнением думал о том, смогу ли ей, так же как маме, признаться в том, что именно произошло. И уже готов был это сделать, но вспомнил, как переживала мама, узнав правду, и передумал. Она слушала, не перебивая, не осуждая меня за ресторан и за легкомысленное знакомство. Но я чувствовал, что все это ей не по душе и только природная сдержанность останавливает ее от упрека.
— Нужен опытный защитник, — сказала она.
— Я сам себя буду защищать. Не такое дело, чтобы нанимать дорогостоящих адвокатов.
Она не обратила внимания на мои слова. Взяла сумочку, достала из нее записную книжку и, полистав, продолжила:
— У меня была однокурсница, Лена Барсукова, ее муж адвокат, могу поговорить.
— Я сказал, буду сам защищаться. Мне это нужно для будущей повести.
— Глупое заявление, — сказала она. — У тебя характер человека, одержимого идеей стать писателем. Все подчинено только этому. Уймись. Быть обвиняемым и защитником в одном лице — быть дважды уязвимым. Любая неожиданность, случайность — ты сбился с мысли, и все встанет против тебя. Я поговорю с Леной, и, если ее муж согласится, наймешь его.
— Ты русский язык понимаешь или тебе по-немецки сказать? — вспылил я. — Мне нужно самому пройти, чтобы иметь материал для написания книги. Все.
Алена не слушала. Достала мобильник и связалась с бывшей однокурсницей. Но, кажется, номер не удался — муж Лены в служебной командировке и вернется только через неделю.
Я обнял ее и повел к тахте. Но по пути она освободилась от моих объятий и сказала, что в электричке было холодно, ей нужно погреться, а для этого принять ванну.
Я выказал готовность ее согреть, но она будто не расслышала.
Два
Гена Кусков написал разгромную статью о «Мясном отделе». Всю основную критику он в меньшей степени обрушил на автора и его героев, а в большей — на эпоху, в которую мы попали и которая уродует и ломает людские судьбы. Еще до публикации дал мне прочитать. Я похвалил его, в особенности то место, где он говорит о героях романа — что ни один из них, несмотря на все свои обиды и провалы, не вызывает сочувствия, а лишь брезгливость. В тот же день Кусков отдал статью в печать.
На меня завели уголовное дело, я несколько раз был вызван к новому следователю на допрос. Ее звали Ксения Васильевна Пахомова. Я не знал, в каком она звании. Это была молодая женщина, неторопливая и обстоятельная, но совершенно безучастная ко мне как к человеку, который попал в беду. Ее интересовали только факты. Она сразу решила, что виновен я, а не швейцар, и ее возмущает, что я утверждаю обратное.
Она вызвала меня на очную ставку со швейцаром. Я пришел в районное УВД, куда меня привезли сразу после задержания. У кабинета следователя уже стоял швейцар в светло-коричневой куртке — довольно высокий, поджарый человек, не очень старый, но крайне сутулый, если не сказать, горбатый. Его крупная лысая голова с густыми седыми бровями покоилась на короткой шее, как башня на танке. Я поздоровался. Он бросил на меня острый, презрительный взгляд и не ответил. Тут же открылась дверь кабинета, и следователь пригласила нас обоих. Предложила сесть, но мы не сели.
— Вы узнали друг друга? — спросила она.
Я кивнул. Швейцар, не глядя на меня, взвизгнул:
— Какой он друг? Видеть не могу такую сволочь!
— Спокойнее, гражданин Удальцов, — сказала следователь. — Расскажите, при каких обстоятельствах произошла ваша встреча.
— Если бы встреча, а то ведь нападение! — так же визгливо продолжил Удальцов. — Я на работе, а тут появляется этот. Покрутился — и вдруг подскочил и вырвал из рук деньги. Гардеробщица видела. Такого со мной еще не случалось, хотя уже почти пять лет стою швейцаром. Журналист называется! Что же он пишет тогда, если бандит?
— Спокойнее, гражданин Удальцов, — сказала следователь. И повернулась ко мне. — А вы что скажете?
— Так и было, — кивнул я. — Только не вырвал, а взял со стола. Но не это главное, а главное — гражданин Удальцов забыл сказать, что я дал ему пять тысяч и ждал…
— Каких пять тысяч, бандит несчастный? Каких пять тысяч? Где они? Ты выхватил то, что не твое! А говоришь, давал. Кому давал? Ты в своем уме?!
— Спокойнее, гражданин Удальцов, — сказала следователь. — Что было потом, поясните?