Предместье
Шрифт:
– Надо оставить на семена. Этим сортом дорожили в колхозах.
Секретарь внимательно посмотрел отчет Долинина, в некоторых местах требовал пояснений и не только не выразил неудовольствия делами района, но даже похвалил:
– Вот видишь, и земля нашлась, и семена, и люди. Теперь и медаль на законном месте.
– Он указал на грудь Долинина.
– Однако это только цветочки, вся работа впереди. Еще несколько колхозов возродить надо. Имея один работающий восстановленный, уже легче будет. На днях к нам вернется председатель исполкома вашего райсовета,
– Вот это хорошо!
– Конечно, хорошо. У тебя забот уменьшится. Поосновательней займешься внутрипартийной работой. Решено вызвать и твоего второго секретаря Солдатова, и секретаря райкома комсомола - Ткачеву. Теперь ваш отряд влился в бригаду, и этих товарищей без особого ущерба для партизанского движения можно вернуть в район. Я договорился со штабом. Но, понимаешь, беда в чем: связи с ними нет третью неделю. В начале октября начались облавы, городской голова, этот Савельев, повел дело солидно. Ребяткам пришлось крепко засесть в лесах. Последний раз сообщили, что батареи у рации выдохлись, просили новых. А куда послать, где сбрасывать - штаб не знает.
От этих известий Долинин снова расстроился.
– Мрачный ты какой-то сегодня, - сказал секретарь обкома.
– Сдается мне, что ты ни радио вчера не слыхал, ни газет сегодня не читал.
– Верно, - удивился Долинин.
– А вы откуда знаете?
– Знать не знаю, но предполагаю. Вот, почитай. Долинин взял протянутую газету и, недоумевая, пробежал глазами по столбцам: сводка, которую он уже знал, информация о производственных успехах завода, где директором такой-то, портрет стахановца...
– Обрати внимание на Указ Президиума Верховного Совета, и особенно на третью фамилию сверху, - подсказал секретарь обкома.
Долинин взглянул, отыскал глазами эту третью сверху фамилию и невольно поднялся с кресла.
Не может быть!
– воскликнул он.
– Меня? Орденом Ленина? Не может быть!
– А почему же не может быть? Свершившийся факт. Так и написано: "Долинин, Яков Филиппович". Дай, дорогой мой, поздравлю тебя.
Секретарь обкома вышел из-за стола, крепко обнял Долинина и поцеловал.
– Орден ты получил за дело. Если хочешь, открою тебе маленькую тайну. Дивизия, которой командует твой старый знакомый, полковник Лукомцев, еще летом прислала на тебя представление. Дескать, в оперативном плане боев местного значения были использованы и какие-то твои предложения. Я припомнил тогда планчик, с которым ты приезжал ко мне весной. Трогательно это, конечно, со стороны штаба дивизии. Но мы представили тебя за итоги сельскохозяйственного года, за помощь Ленинграду, за возрождение района.
– Тогда и других надо было представить, - возразил Долинин, все еще не выпуская газету из рук.
– Все вместе работали, и, по правде говоря, многие больше и лучше меня.
– Не спеши, переверни страницу, там продолжение есть.
На второй странице Долинин нашел фамилию Маргариты Николаевны, Цымбала, юного бригадира - Леонида Андреича.
– Они, именно они, сделали дело!
– вновь
– Одно только удивляет: как без меня узнали об их работе, кто собрал сведения?
– Дело в том, что мы сами не знали, подходящий ли сейчас момент для наград за сельское хозяйство. Как отнесется правительство? И чтобы зря не волновать ваших товарищей, если, скажем, откажут, сведения собрали в секрете от вас. Помнишь, приезжал инструктор в августе? Он знакомился с положением дел в районе, а одновременно сделал необходимые записи о людях. Вот и вся хитрость. Ну, как твое настроение?
– Улучшилось. Виноват наш начальник милиции: мраку нагнал. Завел вчера под ночь разговор... Радио в нескольких местах вышло из строя. Неспроста-де, говорит, - дурной знак. Я и подумал, не на фронте ли что случилось. Предчувствия всякие...
Глуповато, конечно; понимаю, да что поделаешь - слаб человек.
– Предчувствия, как видишь, врут. Должен тебе, кстати, сказать, что не только на Волге, но и мы не век собираемся сидеть в блокаде. Что и как - со временем узнаешь.
Снова, как и весной, Долинин вышел из Смольного с раздвоенными чувствами. С одной стороны - радость награды, с другой - тревога за Наума и Любу, с которыми потеряна связь. Но до прихода сюда тревога эта имела глупую, суеверную основу, а сейчас эта основа была реальна, и никакие, самые высшие, награды не могли ослабить беспокойства Долинина за судьбу близких ему людей...
С Ползунковым он проехал по улицам города, на черном, мокром, от дождя асфальте увидел вмятины и царапины, точно асфальт когтили огромные железные лапы, увидел пробоины в стенах домов, желтыми и темными пятнами раскрашенные фасады на Неве, зенитки на Марсовом поле... Осада продолжалась, ничто в городе не изменилось: те же рубцы и ссадины на его лице, полученные в боях, та же пороховая копоть. Но изменились люди. Уже не было видно тенеподобных, покачивающихся от слабости прохожих. Люди готовились к празднику, как бывало: спешили по тротуарам, несли даже какие-то свертки под мышками, ехали в еще весною оживших трамваях; из длинных рупоров неслась музыка над проспектами.
Обогнули сквер на Исаакиевской площади. Здесь уже не было огородниц в гимнастерках: во мраке чернели пустые грядки. Долинин вышел из машины, шагнул по грядкам, но тотчас споткнулся о капустные кочерыжки вырастили-таки!.. "Ладога, - подумал он, - спасла город от голодной смерти. Но разве мало помогли Ладоге эти копошившиеся и здесь, и на Марсовом поле вокруг зениток, и на окраинах неунывающие девушки!"
Он восторгался делами других, но ни на минуту не пришла ему в голову мысль о том, что не меньше, а, видимо, больше всех, вместе взятых, городских огородников сделал для снабжения Ленинграда его район, что многие из тех, кого он видел сегодня на улицах и в трамваях бодрыми, оживленными, энергичными, оттого и бодры и деятельны, оттого и вернулись к жизни, что для них работали люди на узкой полосе земли, стиснутой между окраиной города и траншеями переднего края.