Предместье
Шрифт:
лейтенанта Ушакова, например, - попрошу показать вам танк, научить водить его. Вот тогда вы и будете полноценными бойцами.
Предложение Долинина понравилось - сначала раздались отдельные одобрительные возгласы, мало-помалу они превратились в общий шум и крик:
– Это подходит! А то работа да работа. Если только работа нужна, тогда и баб за руль посадить можно.
– Что такое?
– строго окрикнул Долинин.
– Что за разговоры: "баб"?
– Ну, женщин, девчонок, товарищ секретарь. А наше дело мужское. Пусть работа, только чтобы одновременно и к армии готовиться.
–
– Нажмите на ремонт как следует, ребятки, по-товарищески вас прошу.
– Все равно, не дольше, как до зимы, согласны остаться!
– выкрикнул сынишка Лукерьи.
– А зимой уйдем.
– Зимой тебя с печи не сгонишь, - вместо Долинина ответил ему бригадир.
– Посмотрим!
Когда ребята разошлись, Долинин шутливо пожурил Маргариту Николаевну за слабость нервов.
– Дело не в нервах, "Яков Филиппович, а в том, что я в детском саду никогда не работала и разговаривать с таким народом не умею. Вы же сами слышали: "Это - мужская работа", "это - бабья"... Тоже мне - мужчины! С ними строгость нужна. Вот Цымбал крепко умел их держать. А я разве строгая!
– Для женщины - достаточно.
– Вижу, и вы делите работу на мужскую и на женскую.
Первый раз за эту беспокойную ночь Маргарита Николаевна улыбнулась.
– А что же?..
– ответил Долинин.
– Окончится война, минуют не менее трудные послевоенные годы, и - что вы думаете - разве мы не освободим вас от многих непосильных вам работ?
– Я, например, в этом не нуждаюсь. Я могу делать что угодно.
Маргарита Николаевна гордо выпрямилась и осуждающим взглядом окинула Долинина с ног до головы.
Узнав от навещавшей его Вареньки об истории с неудачным ремонтом и с трактористами, Цымбал начал разговор о выписке из медсанбата. Варенька пыталась его уговорить не делать этого, уговаривали и сестры, и врач протестовал: рано, дескать, спешить незачем. Но Цымбал, как всегда, упрямствовал. Он уже испытал свою ногу, расхаживая ночами по палате. Нога еще побаливала, но службу служить могла, а большего, по мнению Цымбала, от нее и не требовалось. И в один из пасмурных ветреных дней, отмахиваясь от советов и предостережений, он поблагодарил работников медсанбата, попрощался с ними, затем выломал из черемухового куста в палисаднике крепкую палку и, опираясь на нее, прихрамывая, спустился к перевозу.
Окруженный ребятами, он сидел вскоре на бревне возле тракторного сарая и расспрашивал о житье-бытье во время его отсутствия.
Ребята хвастали успехами в стрельбе из винтовки, показывали пробитые мишени.
– Очень мило, - сказал Цымбал.
– А ни одна машина еще и отремонтирована. Вы у меня бунтовать бросите! С завтрашнего дня я вас возьму в работу. Ясно?
– Ясно, товарищ директор, - ответили ребята радостно.
Они были довольны, что вернулся их директор; им нравилось, что ими снова будет руководить твердая рука, что Цымбал никогда ни перед чем не теряется, что его все окружающие уважают и даже побаиваются. "С таким чего не работать?" - говорили они между собой и всем своим видом подчеркивали, что работают лишь потому, что не хотят уронить чести МТС,
Варенька, собравшаяся было навестить в этот день Цымбала, в медсанбате его уже не нашла, догадалась, в чем дело, и тоже явилась к тракторному сараю. Но Цымбала не было уже и там. Он томился и рано ушел домой отдохнуть. Варенька увидела его лежащим на постели.
– Зачем вы это сделали, Виктор!
– воскликнула он, входя.
– Вам же говорили: не спешите. А запустение-то у вас какое!
Она оглядывалась вокруг.
– Три недели хозяина в доме не было.
Варенька принялась прибирать в комнате; потом сбегала на скотный двор, принесла парного молока.
– Да ну его!
– Цымбал отстранил кувшин с молоком.
– Детская пища.
– Вы в таком состоянии, когда детская пища вам в самый раз. Поправляться надо, Виктор!
Варенька хлопотала долго и ушла только тогда, когда наступило время вечерней дойки. По дороге ее встретила Маргарита Николаевна и спросила:
– Вернулся?
– Вернулся. Слабый очень, ты бы поухаживала за ним.
– Не захочет.
– Маргарита Николаевна вздохнула.
– Ворчать начнет.
– Что ты, ворчать! Я, например...
– Ты другое дело, - перебила Маргарита Николаевна.
– Тебя, такую глупенькую, и волк в лесу встретит - не тронет.
Она охватила тонкой своей рукой смуглую шею Вареньки, привлекла девушку к себе и поцеловала у нее за ухом. Вареньке стало щекотно, она засмеялась.
– Сходи все-таки!
– крикнула вслед уже удалявшейся Маргарите Николаевне, - И тебя, может быть, не съест.
Заглянул к Цымбалу и Ушаков. Они поговорили о только что закончившихся боях, о том, что планы гитлеровцев опять надолго расстроены. Ушаков сообщил, что хотя мастерская и загружена ремонтом боевых машин, но теперь он снова может помочь МТС.
Через несколько дней, к величайшей радости Вареньки, ее коровенок освободили от пахоты, распущены были и "мобилизованные землекопы" - в поле на смену им всем вышли три трактора. Для Цымбала наступила такая же беспокойная пора, как и весной. Трактористы старались, конечно, но машины по-прежнему то и дело выбывали из строя; с ними могли сладить только разве водители самой высокой квалификации, а таких не было и не предвиделось.
Прихрамывая, бродил Цымбал по полям, ругался и грустил. Возле остановившегося трактора его однажды застал Долинин.
– Кажется, Яков Филиппович, из этой дохлой техники, прямо скажем, уже взято все!
– Может быть, еще выжмем. Съезжу-ка я в дивизию. У них снова теперь тихо. Вообще весь фронт притих.
– А что слышно о нашем отряде?
– спросил Цымбал.
– Возможно, скоро вернутся.
– Эх, отпустили бы вы меня с ними!
Долинин понял его и, зная, что отвечать ничего не нужно; смотрел, как Цымбал крутил толстую цигарку, и - кажется, впервые в жизни - жалел о том, что не научился курить: до чего же хорошо и основательно этим деловитым скручиванием, пусканием дыма заполняются тягостные паузы в разговоре, до чего быстро нехитрое это занятие сближает собеседников, помогает им лучше понять друг друга.