Шрифт:
Ночной мир вампирш…ни разу любовь так ещё не пугала. Ночного Мира Вампирш нет на карте мира, но он есть в нашем мире. Он повсюду. Он представляет собой тайное общество вампирш, ведьм и оборотней женского пола, живущих среди людей.
Порождения тьмы красивы и опасны, их влечёт к смертным и те не в силах устоять перед ними. Ими могут быть кто угодно: хоть любой учитель, хоть подруга давних лет или кто-либо другой. Законы Ночного Мира Вампирш позволяют охотиться на смертных.
Можно играть их сердцами, убивать их. Для существ Ночного Мира Вампирш есть лишь два
1
Волчицы-оборотни ворвались в жизнь Холли Снай, когда она находилась в кабинете у психиатра. А явилась она туда по совсем ясной причине.
– Я думаю, что рехнулась, – тихо произнесла она, лишь усевшись в кресло.
– А почему вы так думаете? – Голос психиатра прозвучал ровно и успокаивающе.
Холли сглотнула.
“Хорошо, – проговорила себе девушка. – Начну по порядку. Манию преследования пока пропущу и даже то, что кто-то явно пытается меня прикончить… да и ещё эти сны, из-за которых я просыпаюсь с воплями. Перейду сразу к по-настоящему странным вещам”.
– Я сама себе строчу записки! – выпалила она.
– Записки сами себе. – Психиатр кивнула, стуча карандашом по своему подбородку.
Молчание затягивалось.
– Хм, и что, вас это тревожит?
– Конечно! – Холли вдруг прорвало: – Всё было отлично. То есть в моей жизни всё было хорошо. Я заканчиваю колледж с хорошими оценками. Дальше планирую поступать в институт. У меня куча друзей… Но сейчас всё разваливается… из-за меня и из-за того, что я рехнулась.
– Из-за того, что вы строчите записки сами себе? – озадачась, спросила психиатр. – Хм, возможно, анонимные записки? Или типа “узелков на память”?
– Вот они, – не поднимаясь с кресла, Холли кинула на стол смятые бумажки и отвернулась.
Психиатр одну за другой изучала их содержание. Русоволосая и синеглазая, она показалась Холли славной девушкой.
“Даже очень молодой для подобной деятельности”, – подумала Холли.
“Можете звать меня просто Паулина”, – сказала она…
Какая доброжелательная и тактичная.
“И я понравилась ей”, – подумала Холли.
Девушка вспомнила, каким восхищением вспыхнули глаза мозгоправки, когда она открыла парадную дверь и увидела её силуэт на фоне пылающего заката. После, однако, когда Холли вошла в комнату и врач увидела её лицо, этот заинтересованный взгляд вдруг померк и стал каким-то безразличным. Но Холли от этого не огорчилась. Она уже привыкла к тому, что окружающие, лишь замечая большую родинку, изуродовавшую её мордашку, начинали проявлять чрезмерное сочувствие. Эта родинка блёкло-клубничного оттенка перерезала щеку Холли наискось под правой скулой – словно кто-то обмакнул палец в краску и мазнул им по личику.
Избавиться от неё не получалось: доктора два раза удаляли её при помощи лазера, однако родинка всякий раз появлялась опять.
Паулина вдруг закашлялась. Вздрогнув, Холли повернулась к ней.
– “Не доживёшь до восемнадцати”, – прочитала она вслух, перебирая смятые бумажки. – “Вспомни о Двух Реках – НЕ ВЫКИДЫВАЙ эту записку”. “Круг МОЖНО разорвать”. “Май уже близко – тебе известно, что тогда произойдёт”. – Паулина взяла последнюю бумажку. – А в этой только три слова: “Она уже идёт”. – Паулина разгладила листки и взглянула на Холли: – Что всё это означает?
– Понятия не имею.
– Вы не имеете понятия?
– Я не строчила их, – произнесла Холли сквозь зубы.
Паулина моргнула и начала стучать карандашом побыстрей:
– Однако вы сказали, что строчили их…
– Почерк мой. Это я признаю.
Главное было начать. Сейчас слова хлынули из неё лавиной.
– Я нахожу эти кусочки в таких местах, куда никто, исключая меня, не мог бы их положить… в моём ящике для нижнего белья, под моей подушкой. Когда я проснулась сегодня утром, то обнаружила, что эту последнюю записку сжимаю в кулаке. Только в действительности не я писала их.
Паулина торжествующе взмахнула карандашом:
– Всё понятно. Вы просто не помните, что строчили их.
– Не помню. Ведь я не делала этого. Я бы никогда не стала строчить ничего такого. Это полный бред.
– Э… – Тук-тук. – Это ещё как сказать. “Май уже близко” – что будет в мае?
– Первого мая у меня днюха.
– Получается, через неделю? Через неделю и один день. И вам исполнится?..
– Восемнадцать, – выдохнула Холли.
Она увидела, как психиатр взяла очередной листок – она уже знала какой.
“Не доживёшь до восемнадцати”.
– И вы уже на последнем курсе? – удивилась Паулина.
– Да. В детстве папа учил меня дома, а затем отдал сразу в первый класс вместо детсада.
Паулина кивнула.
“Возможно, решила, что я будущая карьеристка”, – подумала Холли.
– Вам никогда… – Паулина сделала паузу, – вам никогда не приходили мысли о самоубийстве?
– Не приходили. Ни разу. Я бы никогда не сделала ничего такого.
– Гм-м… – Паулина нахмурилась, уставившись в бумажки.
Молчание затянулось, и Холли стала разглядывать кабинет. Комната была обычной, только обставленная как и положено приёмной психиатра. Тут фермы разделяли долгие мили, а городов было один-два и обчёлся. Так же дело обстояло и с психиатрами – вот почему Холли пришла именно сюда. Паулина Уинфилд была одна на всю округу. На стенах её кабинета были развешаны дипломы, полки книжного шкафа были заставлены книгами и какими-то безделушками. Вот резная деревянная кошка.
Полузасохший цветок. Фото в серебряной рамке. Тут был даже диван.
“И что же, мне придётся лечь на него? – спросила себя Холли. – Нет уж, не думаю”.
Бумажки зашелестели: Паулина отодвинула их в сторону.
– У вас нет чувства, что кто-то пытается вам навредить? – мягко спросила она.
Холли закрыла глаза. Да, она ощущает, что кто-то пытается причинить ей зло. Но ведь так и положено при мании преследования. И это доказывает, что она чокнутая.
– Изредка у меня появляется чувство, словно меня преследуют, – прошептала она наконец.
– Кто?