Предновогодье. Внутренние связи
Шрифт:
Генрих Генрихович продолжил:
— Прежде всего, нужно бояться вам, Михаслав Алехандрович. Это ваша студентка нарушила два непреложных правила кодекса: без разрешения вызвала возмущение вис-поля и попыталась применить его к преподавателю.
— Ну, это под каким углом посмотреть! — воскликнул воинственно его собеседник. — Участники инцидента не смогли более или менее внятно рассказать о случившемся. Кроме нее, — он ткнул пальцем в меня. — Еще более подозрительно, что она, — на меня опять указали перстом обвиняющим, — пострадала меньше всех. Наверняка имела место провокация. Ведь за всю историю существования нашего факультета не зафиксировано ни одного возмутительного
— Бросьте! — возразил Стопятнадцатый. — Неужели вы верите, что студенты добросовестно исполняют первый пункт кодекса?
— Несомненно!
Декан факультета нематериалки скептически покачал головой, а парнишка понимающе хмыкнул, сочувствуя наивной доверчивости Михаслава Алехандровича. Казалось бы, убеленный сединами мужчина, а до сих пор верит в сказки. Даже бездарная особа вроде меня знает, как обстоят дела с запретами в реальной студенческой жизни. Запреты существуют для того, чтобы их нарушали — это правило нужно вписать нулевым пунктом в студенческий кодекс.
— Вы обвиняете мою студентку в покушении на преподавателя, — сложил руки на груди Михаслав Алехандрович. — Это серьезное обвинение. Я могу выдвинуть встречное обвинение ей, — кивнул на меня, — в подстрекательстве.
Стопятнадцатый с трудом сдержался, чтобы не вспылить:
— Во-первых, с сегодняшнего дня эта девушка — учащаяся моего факультета, и я отвечаю за её безопасность своей головой. Во-вторых, у неё тоже есть раневые повреждения рук, лица и шеи, хотя и в меньшем количестве, чем у других пострадавших. В-третьих, даже если провокация имела место, ваша студентка нарушила непреложное правило неприкосновенности преподавателя и будет исключена из института без права восстановления. В-четвертых, вы ошибаетесь насчет единственности свидетеля. Рябушкин вошел в холл за мгновение до того, как ваша студентка создала и выпустила piloi candi [3] в преподавателя. Психика у парня крепкая, здоровье существенно не пострадало, и самое главное, он оказался настоящим героем. Если бы не Петр, размазало бы Эву Карловну по паркету, и собирать было бы нечего. А вы говорите, провокация! — пристыдил Генрих Генрихович собеседника, а я нервно сглотнула, осознав нарисованную деканом перспективу. — Бобылеву знать о происшествии, конечно, не следует. Покуда он в командировке, надеюсь, за три-четыре дня подчистим перышки.
3
piloi candi, пилой канди (перевод с новолат.) — электрический сгусток
Внезапно дверь медпункта распахнулась, и на сцене появилось еще одно действующее лицо. Высокая моложавая женщина, упакованная в строгий брючный костюм, стремительно ворвалась в небольшое помещение стационара.
Она могла быть красавицей. Элегантный пучок светло-русых волос, ровный контур лица без лишней одутловатости, приятная линия носа, пронзительные голубые глаза под идеальными бровями делали лицо почти совершенным. Впечатление портили сжатые тонкой полоской губы, говорившие о том, что их хозяйка привыкла принимать ответственные решения и жесткой рукой повелевала подчиненными.
— Евстигнева Ромельевна, — мужчины поприветствовали вошедшую нестройным хором, а Рябушкин судорожно вздохнул. Похоже, дама пользовалась в институте немалым авторитетом и властью.
В ответ им величественно кивнули.
— Где пострадавшие? — осведомилась дама мелодичным голосом,
Не я одна попала под обаяние голоса с легкой хрипотцой. Мрачная Морковка вынырнула из-за ширм, и, просветлев лицом, бросилась приветствовать строгую даму.
— Вот, — декан факультета нематериалки окинул взмахом руки меня и Рябушкина.
Евстигнева Ромельевна досадливо нахмурилась. Очевидно, она не считала нас пострадавшими. В ее понимании пострадавшим следовало лежать на растяжке загипсованными мумиями и громко стонать.
— Мне нужны лежачие.
— Пройдемте, — пригласил Генрих Генрихович, и высокопоставленная компания удалилась за ширмы, ведомая фельдшерицей, ставшей мягкой, словно сливочное масло. Там они принялись невнятно бубнить, и я время от времени вздрагивала, когда басил Стопятнадцатый.
— Слушай, — обратилась к своему спасителю, молча пересчитывавшему родинки на руке, — а кто она такая? Стопятнадцатого знаю, а её — нет.
Парень мгновенно понял, о ком речь.
— Евстигнева Ромельевна — проректор по науке. Второй человек после ректора, — пояснил с благоговением, и мне показалось, в его глазах мелькнул фанатичный огонек.
Я решила сменить тему.
— Забыла поблагодарить тебя. Большое спасибо. Если бы не ты, я бы того… тю-тю, — сделала замысловатый жест рукой, показывая образно, как могла тютюкнуться, не приди парень на помощь. — Я Эва.
— Знаю. Эва Карловна? — улыбнулся парнишка.
Я смутилась.
— До Карловны еще не доросла. — А про себя подумала, что многое бы отдала, чтобы носить другое отчество, а еще лучше — иметь другого отца.
— А я Петр, — представился парень.
— Тоже знаю, слышала, — скопировала его интонации. Получилось похоже, и мы рассмеялись. — К тебе как: по имени-отчеству или попроще?
— До отчества тоже не дорос, — в тон мне ответил Петя. — Значит, ты у нас в институте учишься?
— Вроде как. Сегодня начала переводиться и не могу закончить.
— На нематериалку?
— Ага.
— Нематериалка — это круто, — признал парень с легкой завистью.
— Ничего особенного, — пожала плечами.
— А я на внутренней учусь, — разоткровенничался Петр. — Нематериалка туговато идет.
— Внутренняя — тоже хорошо.
Я понимала его неуверенность. Внутренняя висорика считалась самым непривлекательным направлением науки. Гораздо эффектнее и интереснее пускать электрические заряды в спины преподам и гипнотизировать симпатичных девчонок, чем корпеть над гениальным архитекторским проектом или неразрешимой математической задачей. Над ребятами, учившимися по направлению внутренней висорики, подсмеивались и подшучивали все, кому не лень. Их обзывали внутряками, внутрами, утробами и еще множеством обидных прозвищ.
Разве виноват человек в том, какими способностями наградила его судьба? А в чем виноват человек, у которого вообще нет способностей?
Я, конечно же, позавидовала Петруше глубокой завистью. Как-никак, он осязал проклятые вис-волны и мог их использовать, в отличие от меня.
Однако долго убиваться по поводу собственной бездарности не собиралась, все слезы выплакались в детстве и высохли в подростковом возрасте. Передо мной стояли вещи более прозаичные — во что бы то ни стало получить аттестат о специальном висорическом образовании. Но если другим цель казалась обыденной и само собой разумеющейся, для меня она походила на гору с вертикальным подъемом, поэтому на долгом и тернистом пути к победе сердце грела одна-единственная награда, светившая яркой путеводной звездой: как только выполню обещание, данное отцу, он исполнит своё.