Предновогодье. Внутренние связи
Шрифт:
Мелёшин поднялся, поправляя джемпер, и показал мне на свой поднос.
— Уберешь.
— Пусть она отработает за хамство и унесет за нами, — тут же предложила Эльза, кивнув на блюдца с недоеденным салатом.
— Не указывай, что мне делать, — осадил холодно Мелёшин, и девица примолкла.
— Сама травку жевала, сама тарелочку к мойке тащи, — сорвалось с языка, который я запоздало прикусила.
— Я сейчас поотрываю чьи-то облезлые патлы! — вскинулась брюнетка, и черты ее лица исказились от ненависти, превратив красивое ухоженное лицо в уродливую
Мелёшин удержал девицу за локоть и, направляя к выходу из столовой, обронил мне, кивнув на стол:
— Уберешь всё.
Эльза бросила торжествующий взгляд через плечо и, приобняв Мелёшина, застучала шпильками высоких сапог, сопровождаемая блондинистой свитой.
Так быстро я прежде не ела, давясь от возмущения и злости. Благо столовая почти опустела, и на меня не пялились.
Пестроволосый сказал, до звонка осталось шесть минут.
И да, я убрала со стола. А попробуй не убери, если прохаживавшаяся по залу техничка-церберша внимательно следила за чистотой опустевших столов и караулила студентов, пытавшихся смухлевать и убежать из столовой, побросав тарелки:
— А хто убировывать будет? У меня не сто рук, чтобы ваши свинства таскать! Радуйтесь, что столы успеваю протирать!
Ну, как тут не радоваться? Особенно личным уборщицам его высочества Мелёшина.
Я стремительно вынеслась в холл. После обеда намечались практические занятия, в том числе по теории заклинаний. Те самые, о которых упомянул на лекции Стопятнадцатый, отделив меня стеной от остальных студентов. Поэтому следовало поспешить и добежать до деканата, чтобы, прежде всего, пожурить Генриха Генриховича за чрезмерную заботу. Понимаю, он хотел как лучше, а получилось как всегда.
Выбежав в холл, я остановилась как вкопанная. Посреди пустого зала стоял Мелёшин и искал что-то в телефоне.
Вот он, шанс! Второго не представится. Дрессировщик остался в одиночестве, и разъяренная цирковая крыска собралась покусать его. Ну, ладно, хотя бы потрепать за штанину.
Гнев клокотал во мне, когда, приблизившись к Мелёшину, я сказала негромко, но достаточно четко:
— Давай определимся раз и навсегда, что ты от меня хочешь.
От неожиданности Мелёшин вздрогнул и чуть не выронил телефон. Потом огляделся по сторонам.
Меня понесло:
— Чего боишься? Нету твоей кобылы, уцокала на занятия.
— Тебя, что ли, бояться? — скривился Мелёшин.
— Причем здесь я? Слушай, тебе с меня навару не будет. С меня взять нечего.
Вместо продолжения дискуссии, Мелёшин заозирался по сторонам и вдруг, схватив меня за руку, потащил к выходу.
— Отцепись, — упиралась я. — Руку больно!
В ответ Мёлешин ускорил шаг, волоча за собой к входной двери. Боже мой, сейчас он выкинет меня раздетую лицом в снег и скажет, чтобы я больше не позорила честный институт своим наглым завравшимся видом!
Мелешин втолкнул в пустую вахтерскую, пихнул в темный угол и навалился всем телом.
— Фофсеф, ффо ли… — возмутилась я и, наглотавшись шерстинок из джемпера, принялась
И тут прогорнил звонок. Очень мелодично и очень близко. Красиво, аж душа заныла от печального наигрыша. Следом воздушная волна, сметая преграды на своем пути, прошлась опустошительным смерчем по всем закоулкам; с размаху раскрыла настежь хлипкую дверь вахтерской, ударившую Мелёшина по спине, взметнула до потолка стопку бумаг со стола и с силой отбросила к стене шаткий стул, треснувший от удара.
Мелёшин отстранился от меня, отряхнулся, окинул пренебрежительным взглядом и сказал:
— Балда.
И ушел.
Это могла быть 13.1 глава
По пути в деканат на меня напал целый сонм самых разнообразных вопросов.
Выглядело это примерно так.
Бегу по коридору и вдруг останавливаюсь при внезапной мысли, что Мелёшин оказался не такой уж скотиной. Все-таки защитил от звонка, вернее, от его последствий. Значит, зря наговаривали на парня, будто он ничем не лучше Касторского.
Снова бегу и опять останавливаюсь. Это же какая мощь у волны! Будто под ухом горнили.
Бегу и тут же стопорюсь. И как Монтеморт умудряется выживать в жутких условиях? Ясно-понятно, неподъемную тушу не каждому под силу сдвинуть, даже воздушной волне, а вот что пес давно оглох — стопроцентно. Бедняжка…
Бегу, бегу и замираю. Интересно, где пропадает вахтерша, позабывшая повесить замок на свою драгоценную каморку?
Опять бегу и опять останавливаюсь. Значит, брюнетка — подружка Мелёшина, и по тому, как она по-хозяйски за него хваталась, а он не отталкивал, это означает… что между ними нечто большее, чем совместные обеды в столовой. Ишь ты, болеть за нее пойдет! Флажками размахивать и скандировать: "Эльзуньчик, ты лучшая!" От воображаемой картины меня аж перекосило.
Снова бегу и торможу. Значит, Мэл успел пригласить на уроки дрессуры египетскую кошку! Интересно, и кого еще позвал на бесплатные цирковые представления по отработке заклинаний? Ненавижу его! Надо было не позволять тащить меня в непонятный закуток, а ухватиться за святого Списуила. Пусть бы Мелёшину прочистило мозги свежим воздухом. Ненавижу!
Топнула ногой и дальше побежала. Но недолго. Опять затормозила. Ах, значит, Эльзунечка танцует! Надо же, мастерица на все руки — красивая, перспективная и хорошая плясунья к тому ж, если умудрилась выйти в полуфинал. Жаль, ума бог не дал.
Таким вот образом, с частыми, но кратковременными остановками добежала я до деканата. Неосвещенная приемная стабильно пустовала, проморозившись, словно в морозильнике. Открытая настежь форточка щедро впускала морозный воздух с улицы, понизивший температуру, наверное, до нуля. Поежившись, я поспешила закрыть створку, пока стены приемной не покрылись инеем.
На двери деканского кабинета обнаружилась пришпиленная записка: "Папене каб.12589, крыло В, второй этаж, см. сх".
Сняв записку, я вышла в коридор. А чего бояться? Теперь до перемены как минимум два часа.