Предполагаем жить
Шрифт:
И была б у меня на посылках.
– Очень, очень похоже, – похвалил Тимофей, подливая себе в бокал.
–
Очень похоже.
От выпитого Тимофей не хмелел, даже, напротив, прояснивалось многое.
И хотелось получить подтверждение нынешним мыслям своим.
– Ты можешь себе представить, Илюша, – спросил он, – что такое пять ли, десять миллиардов долларов? Вот для тебя, например, для неглупого молодого парня? Обычно прикидывают, мечтают: мол, будут деньги – куплю дом, машину, поеду туда да сюда. А ты как себе представляешь десять миллиардов? Что с ними делать? Как жить?
– Никак
Что-нибудь придумал. А это уж слишком большие деньги. Их потратить трудно, даже нельзя. С ума сойдешь с такими деньгами.
– Да, – согласился Тимофей. – Это вполне возможно. Ум за разум может зайти.
– Как у старухи, – сказал Илья. – Она ведь с дворянством и с царством своим ничего не успела сделать. Как-нибудь распорядиться, насладиться этим в конце концов. Лишь пряник печатный отпробовала да заморские вина. Она все спешила да спешила. Ну, стала бы она владычицей морскою, с золотой рыбкой на посылках? Какой прок? Ведь захотелось бы еще чего-нибудь? Золотую рыбку, например, поджарить и съесть.
Тимофей усмехнулся:
– Вполне возможно. Я и сам для себя прикидываю: чего бы я захотел, как распорядился пятью ли, десятью миллиардами долларов. Или фантазии у нас нет? Еще не привыкли. Ну, отделил бы какую-то часть дочери, внукам, чтобы они спокойно жили. А дальше? Себе? Нам, честно говоря, и этот дом, – обвел он глазами стены, – уже ни к чему. Можно и поменьше. Как-то будет уютней, привычней. Нет, мой милый, нет у нас размаха. Советские мы еще люди. Надо бы Геленьку пригласить. Она бы наверняка что-нибудь придумала. Хотя она, – заступился он за жену, – конечно же, не эта старуха. Просто у нее есть фантазия.
По-серьезному она переживает за Катю и внуков. Забота о них. А в остальном – лишь завлекательная игра. Ничего ей не надо, кроме всех нас, – сказал он убежденно.
–
Остальное лишь милая игра от скуки и от возраста тоже. Но фантазия есть. Как сейчас, например, с зеркалами. И она смогла бы повеселиться, людей повеселить. Но ей мы таких вопросов задавать не будем, – твердо сказал он племяннику, разговор завершая, хотя – конечно же! – хотелось ему – именно сейчас! – поговорить, обсудить, пусть даже с племянником, который ничего не поймет ни про арктический шельф, ни про политические амбиции Феликса… Не поймет, но хоть выслушает. Это уже легче. Потому что, кажется, пришла пора принимать решение. То ли спрыгнуть с "поезда", который пошел в направлении опасном. Но тогда очень серьезный багаж в этом "поезде" придется оставить и начинать новую жизнь лишь с генеральской пенсией. А ведь возраст – серьезный. В таком возрасте тяжко начинать с "побегушек". Да и возьмут ли? Ножки не те. Тут большой вопрос.
С другой стороны, Феликс – не зеленый юноша, не фантазер. Голова у него трезвая, очень умная, многое видит наперед. И опыт немалый.
С бухты-барахты он ничего не решает. Значит – и это точно! – есть у него серьезная поддержка и в стране, и на Западе. И капитал серьезный. Даже по меркам мировым. Вполне возможно, что это уже не просто "поезд Феликса", а "бронепоезд". Спрыгнешь – никто не заметит. Лишь кости поломаешь, а он – попер вперед и вперед, к полной и окончательной победе. Потому наверху и забеспокоились. И может быть, поздновато. А может, и нет.
Так что думать было о чем. И, как всегда, нужно было решать самому.
Хотя бы вот это, нынешнее. Когда и как доложить Феликсу о сегодняшнем визите, о "золотой рыбке"? Сказка Пушкина. Как там:
"Сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок". Хороший намек. Откровенный. Неволей задумаешься.
Илья, конечно же, о дядюшкиных делах не ведал, но понимал, что
Пушкин и сказка его неспроста нужны были Тимофею. Речь о делах и заботах сегодняшних. Недаром про миллиарды шла речь, про доллары, о которых в пушкинские времена, слава богу, не слыхали еще.
И в который раз из недавнего вспомнилось: больница, сосед, который тоже о пушкинских стихах говорил: "Пора, мой друг, пора… Покоя сердце просит". Тот читал наизусть, верил, мечтал всего лишь о костерке на берегу, о тихой жизни, которая наступит вот-вот, а потом умер на ходу, доказав правоту поэта: "Предполагаем жить, и глядь – как раз умрем". Что-то страшное почудилось ему. Он глядел на дядюшку, тот был немолод: усталость в глазах, в лице. Но все равно еще жить да жить. Но что-то чудится, грезится нехорошее.
"Предполагаем жить…"
Стараясь отогнать тяжкое наваждение, Илья начал говорить:
– Я понимаю, это сказка для нас, для всех нас. Даже для тех, у кого не миллиарды долларов, а много меньше, но все равно… И вы правы, дядя Тимоша, для старика и старухи все хорошо обошлось. А могло как со мной случиться или еще хуже. Мама говорит: "Это ошибка". Но разве бывают такие ошибки? – спросил он, глядя Тимофею в глаза.
Тимофею не очень хотелось горькое вспоминать. Но и отмолчаться нельзя.
– Ошибки бывают всякие, – твердо ответил он. – Бывают и пострашней.
Слава богу, что все обошлось. Ты – человек взрослый. Видишь, слышишь, понимаешь, что у нас в стране происходит. Не ельцинская пора, но все равно серьезная. Не все еще прибрали к рукам. Есть возможности для передела. Думаю, что Маша права. Это ошибка. Но чья
– пока непонятно. Связано это, видимо, с выборами мэра. Большой город, миллионник. Много возможностей. У Алеши хорошие шансы на победу при нашей поддержке. Вот и щелкнули по носу, предупредили: не лезьте! Это не столько Алеше, сколько нам, Феликсу. Чья-то грубая работа. Может быть, намеренно грубая. Но все эти тонкости не для тебя. Верь матери: это ошибка. Остальное – забота наша, Алешина.
Такие дела, особенно вначале, всегда связаны с риском. Феликса когда-то дважды взрывали. Один раз уцелел чудом.
– Зачем это все Алеше? – горько посетовал Илья. – У нас в Питере чуть не каждый день всякие истории: стреляют, взрывают, в тюрьму сажают. Зачем это Алеше? Хватило бы маминых дел. Зачем еще взваливать на себя какие-то заботы? Целый город.
– Что ты, что ты… – искренне посмеялся Тимофей. – Там такие возможности открываются. Алешка – амбициозный, энергичный, голова – на плечах. Один-два срока пробудет, и до него уже рукой не достать.