Предположительно

Джексон Тиффани Д.

Он замолкает и кидает банку через всю комнату. Она влетает в кастрюли на металлической полке.

— Вашу мать! Они вышвырнули меня на улицу, без чертовой работы, а если мне придется замарать руки и стащить немного хлеба, они снова засадят меня! Что, бл*ть, они от меня ожидают! И затем, затем ты... ты осознаешь, что будь я белым, я бы не оказался в этом дерьме? Они бы сказали, что я просто один из чокнутых беленьких детишек, как те, что стреляют в школах и творят прочее дерьмо, а потом просто возвращаются домой!

Теперь я не смогу ничего сделать, чтобы спасти тебя!

Он бросает еще одну банку в плиту, и шум болью отдается в ушах.

— С*КА!

За этим криком скрывается столько боли, столько сломленных надежд. Он отходит от меня на несколько шагов и поворачивается спиной, тяжело дыша. Не хочет, чтобы я видела, как он плачет. Я просто стою там, не зная, что еще сказать, кроме тех слов, ради которых я пришла.

— Мы должны сделать это. Сегодня.

— Что сделать? — бормочет он.

— Сбежать.

Он шмыгает носом и разворачивается.

— Ты издеваешься? В ураган?

— Не такой уж он и серьезный этот ураган, просто дождик.

— Они перекроют движение поездов и автобусов через два часа.

— А мы пойдем пешком.

Он качает головой, будто может видеть меня сквозь мою броню.

— Что такое, Мэри? Что-то случилось?

Я хочу рассказать ему о Келли. О том взгляде, которым она меня одарила. О том, что моя беременность не остановит ее от моего убийства. Но чем меньше он знает, тем лучше. Ему и без этого есть, о чем переживать.

— Все отлично, — говорю я с серьезным лицом. — Никто даже не заметит, что нас нет.

Тед кивает, в его глазах читается сомнение. Он хватает меня за руку и заключает в объятия.

— Ладно. Как пожелаешь. Я в деле.

Небо — олицетворение всего черного и серого. Оно цвета дыма. Холодный ветер бьет меня по лицу, пока я пытаюсь пройти двадцать кварталов до группового дома. Водитель автобуса остановился на полпути и сказал, что еще немного и ветер перевернет автобус.

К тому времени, как я зашла в дом, солнце уже давно село. Начался дождь, то капая, то прекращая, будто летний душ. Я думаю о маме, о ее рассказах о том, как она побывала в торнадо.

— Это был самый страшный момент в моей жизни! Думала, что оно поднимет меня в воздух, и я больше никогда не вернусь. Люди правду говорят, похоже на гудение приближающегося поезда.

Ветер, носящийся вокруг дома, издает иные звуки. Он стучится в окна и двери, свистит сквозь всевозможные щели, умоляя нас выйти и поиграть с ним. Мы с Новенькой прячемся в комнате от своего собственного урагана по имени Келли. С момента прибытия, Келли не проронила больше двух слов. Ее молчание было громче ветра.

Новенькая подпрыгивает от каждого воя или стука. Она соскакивает с кровати и садится на стул, прислоненный к комоду.

— Нужно держаться подальше от окон. На случай, если ветер выбьет стекло, а осколки полетят в наши лица.

Я киваю и отодвигаюсь дальше, представляя, как стеклышки впиваются в наши глаза и ослепляют нас. Ногой чувствую небольшую сумку, которую упаковала для побега. Зубная щетка, дезодорант, лишняя пара джинсов, две рубашки, толстовка с капюшоном и пять пар нижнего белья. Мама всегда говорила, что нельзя допускать того, чтобы тебя поймали с грязными трусами. Я хочу взять с собой книгу для подготовки к ЕГЭ, но она слишком тяжелая. Кто знает, как далеко нам придется идти.

Стекло зловеще дрожит в раме. Это плохо. Я должна встретиться с Тедом в одиннадцать часов. Сейчас девять пятнадцать, а на улице уже конец света. Мысли о том, что Тед ходит где-то там... я бы убила себя, если бы с ним что-то случилось по моей вине. Молния искрится, сияет на небе... как вспышки фотокамер перед зданием суда.

Почему вокруг столько людей? Где мамочка?

— Что ты сказала? — спрашивает Новенькая.

Я не знаю. Что я сказала?

Я прикусываю язык и качаю головой. Новенькая дрожит.

— Помнишь Катрину¹⁸?

Я помню. Мы с мамой смотрели про это в новостях. Помню репортажи о том, как полицейские стреляли в заключенных и использовали их тела в качестве плотов. Если подобное произойдет у нас, я буду первым плотом, который они выберут.

Вспышки повторяются, и окно снова трясется. Новенькая сжимает в руках красный карманный фонарик, который ей дала мисс Риба.

— Если что-то случится, ты же не оставишь меня, — выдает она. — Правда?

С болью в сердце я смотрю на свою сумку и вздыхаю.

— Куда я денусь?

Уголки ее рта приподнимаются в улыбке.

— Давай спустимся в подвал. Хочу посмотреть, что творится снаружи.

Мы на цыпочках спускаемся вниз, минуя гостиную, где девочки смотрят какой-то фильм с мисс Штейн и мисс Рибой. Келли оглядывается через плечо, устремляя свой взгляд прямо на нас. Новенькая хватает меня за руку, и мы бежим.

В подвале холодно, но ветер, по крайней мере, не завывает как сумасшедший. Находясь наверху, можно подумать, что на улице Апокалипсис. Конец свет. Как в Библии.

Новенькая включает компьютер, я сижу рядом с ней. У наших ног пробегает маленькая серая мышка. Она смотрит фотографии, которые люди публикуют на различных сайтах. Ред-Хук под водой; Рокавей-Бич под водой; в половине города отключено электричество; машины плывут по Четырнадцатой Улице до подземных стоянок.

— Разве они не видели, что вода подходит? — спрашиваю я. — Почему они не переставили машины?

— Все произошло быстро, — говорит она.

— Не может быть, чтобы настолько быстро.