Предпоследнее дознание
Шрифт:
— Я и говорю: убиваете, — удовлетворенно резюмировал старик. — Что ж, господин следователь, я понял, что требуется. Мартин… Значит, в коме он? Ясно. Чего-то совсем определенного не припомню. Мы с ним вместе учились. Он уже тогда был замкнутый, все ему не нравилось. То есть где надо, мог и смеяться, и лебезить, и анекдоты вспомнить, и комплиментами сыпать — без этого не пролезешь в люди. Но это все ненастоящее было. Только иногда, по вечерам, когда разговоришься с ним по душам за кружкой пива, бывало, раскроется он и сам счастливый делается. Но потом уже такого я за ним не замечал. Вместе мы поступили в «Интру», вместе ползли наверх. Мартин опередил меня, я стал его помощником, а потом и заместителем. Чего он хорошего делал? Да вот, когда в молодости играли мы с ним в теннис, подавал он хорошо… Но это ведь не то, что вам нужно, так? А чтобы, там, ребенка из горящего дома вынести или вдове какой-нибудь тысчонку отстегнуть — не найдете вы такого за Мартином. Я, по крайней мере, не знаю.
— Он усыновил племянника, — напомнил следователь, переминаясь на подуставших ногах.
— Как же, помню усыновление, то бишь опекунство, да, — охотно закивал старик. — Тогда, еще при Касселе, скончался его главзам — Гонорио Табб. Ну и въедливый же был старикан, упокой Господи его мелочную душу! Словом, открылась вакансия второго лица в корпорации. Претендентов было двое: первый администратор Гуобен и второй администратор — Сато. По всему, Гуобен должен был пройти. Сложись так, и Мартин до сих пор бы ходил в администраторах. Но тут подвернулся случай, брат его вместе с женой разбились на «прыгуне». Мартин никогда дураком не был. Быстренько оформил опекунство, а господин Кассель-то имел слабинку — сантиментами баловался. Вот и проникся, решил, что Сато-де надо помочь, чтобы сироту содержать. Так и выбился хитрый лис в главные замы.
К мальчишке он относился строго. Помню случай: в честь какого-то очередного юбилея кто– то из начальников отделов подначил своих, и те поднесли Мартину коробку конфет с орехами. Дорогих, хороших. Но не знали лизоблюды, что у него аллергия на орехи. Хе-хе! И вот, как сейчас вижу: ходит он по кабинету и вопит, что они, значит, специально подсунули, что, мол, лучше бы и не дарили ничего, а затем взял да и бросил конфеты в урну. Я говорю ему: чего добро выбрасывать, ты бы лучше мальчонке снес… Ну, Мартин подумал и велел мне достать коробку из урны и завернуть в пакет. Очень был бережлив.
Ну а когда через полтора года и господин Кассель, добрая душа, отправился в лучший мир, совет учредителей назначил на его место Мартина. А тот на следующий же день отослал мальчишку в военную школу на Сицилии. Я сам подбирал, по его поручению. Больше я не слышал ничего о Вите, но, кажется, он хорошо учился. Мартин при мне никогда, не вспоминал о нем, разве что раз-другой спросил про оплату.
Карев озадаченно поднял глаза к небу. На фоне облаков между рядами сверкающих стеклом небоскребов плыла желтая сарделька «пры-гуна»-такси.
— Может быть, Сато помогал работникам?
— Ха-ха-ха! — широкая стариковская ухмылка обнажила коричневые, стертые зубы. — Вы, должно быть, не заходили в «Интру», если такой вздор несете. Став директором, Мартин сразу повысил зарплату, но отменил все субсидии и строго следил за этим. Никому и ни в каких случаях. Однажды, когда он был в отлучке, взял я «грех» на душу — выплатил субсидию какому-то оператору на лечение жены.
— Вы?
— Я. Тогда главой профсоюза был Герт, умный малый. Он-то со мной и потолковал. Объяснил, что сотрудники недовольны и как они намерены действовать, если Сато этому оператору откажет. Как на совет станут давить, со СМИ работать… Грамотно объяснил. А в ту пору среди учредителей были те, кому новый директор очень не нравился. Понял я, что есть риск для Мартина. Не то чтобы уж смертельная опасность, но реальный риск — да. Вот и выплатил оператору через бухгалтерию. Ну и влетело же мне от Мартина, когда он вернулся! Как же он бесился из-за несчастных пяти тысяч! А ведь на пользу пошло… Но Мартина все равно крутило. Как и тогда, с похоронами мужа Марго. Я уж и на совет кивал, и на общественное мнение. Еле уломал. А он же потом целый месяц изводился, что я его по миру пустить хочу. И наконец пустил по миру меня. Видимо, в целях самозащиты. Я, конечно, немного преувеличиваю… побарахтался я еще несколько лет, прежде чем в руки соцслужбы ухнуть. Но под горку-то все же дружок меня толкнул.
Старик замолчал, со странной улыбкой вглядываясь в магазин на той стороне безлюдной улицы. Карев продолжал нависать столпом, ошарашенно пытаясь уложить в голове услышанное.
— А ведь сквозила у меня тогда соблазнительная мыслишка: договориться с Гертом да сообща скинуть Мартина. Теперь, глядишь, он бы вместо меня здесь торчал, на свежем воздухе, так сказать, — старик дернул щекой и прокашлялся. — Но жалко его как-то стало. Все-таки вместе к экзаменам готовились. Вместе в университетском сквере пиво пили. Не то чтобы Мартин злой был с самого начала, просто не знал, как себя с людьми вести, боялся людей. Он и с племянником-то, может, хотел по-хорошему, да не ведал, как надо. Ну а потом, когда уж до верхушки долез… Чего говорить, власть и не таких губила. Да еще в том беда, что ничего в жизни Мартин не любил, кроме дурацких картин этого Са… Са…
— Савушкина, — пробормотал Павел.
— Точно! У него прямо страсть была. Помню день, когда она родилась. Потащились мы как-то в галерею, уж не помню, по какому случаю, бродим, скучаем — и вдруг замер он. Смотрю: уставился в какую-то ерунду, вроде нарисованного башмака. И стоит, не оттащишь. Чего уж там он углядел, не знаю. Но еще тогда, помню, сказал, что все картины этого Савушкина обязательно приобретет. И сдержал клятву молодости. Когда я увольнялся, он оплатил последнюю, оставалось только привезти. На что Мартин только ни шел, чтобы заполучить очередную безделушку! Тут он не жалел никаких денег. А если кто противился, то уж совсем крут становился… Не сам, конечно, со специальными людьми договаривался. Вроде никого не убили, но жизней запороли порядочно. Одного мелкого банкиришку помню — тоже коллекционер, не хотел продавать какую-то лысину на холсте. Мартин проконсультировался кое с кем, провел пару операций, и банкир как-то раз проснулся разоренным и с кучей долгов. Приполз на коленях к Мартину и картину принес. Тот купил, но уже за полцены! Чтоб другим неповадно было. Я потом, когда сам опустился на дно, встретился с этим банкиром. Не выдержал человек, съехал с катушек. Семью бросил, из малогабаритки, куда его соцслужба поселила, сбежал. Бродяжничает теперь где-то рядом с «Интрой». Местная достопримечательность, у нас вообще таких мало. Можете найти, растрепанный, обросший весь, с бородавкой на носу, околесицу все время несет… Ах, да, я забыл: вас такие вещи не интересуют. Не по вашему ведомству… Поговорите с Марго, может, она что из детства Мартина упомнит, сестра как-никак. На «Интру» сходите, как знать, не учудил ли Мартин после моего ухода какого-нибудь доброго дела. Но это вряд ли… Совсем он от всего закрылся, единственное окно в душу оставил для картин этих… Хотя… — Хотеенков вдруг стал серьезен, — если бы он сидел сейчас на моем месте, то я, возможно, был бы на его? И сейчас меня бы дознавали? Ну уж нет. Так лучше, — и старик, наклонившись к банке, выгреб из нее купюры.
Всю дорогу до дома Павел остывшим взглядом скользил по крышам высоток, проплывавшим внизу. Вот и все. Как говорится: следствие зашло в тупик. Вспыхнуло, правда, на миг подозрение, что Хотеенков попросту лжет, чтобы отомстить Сато. Но пришлось его отбросить. Не мог он лгать. Старик рассказывал даже без вопросов. Да и ответы его уже никак не способны повредить Сато… А вот ему, Кареву, еще как способны! Не найти ни одного доброго дела — это гарантированный минус в послужном списке. Наберется их три — и прощай, следственная работа. Что там небритый викинг с «Интры» говорил о потере работы? Сердце сжалось, когда Павел подумай о том, что может стать с Инной…
Нет, это невероятно! Чтобы все добрые дела сложились случайно, помимо воли человека… Но вдруг как-то некстати вспомнилось совершенное им самим «спасение полковника Сато». За которое он готов получить орден, и всю жизнь пользоваться привилегиями, и раз за разом повторять ложь об этом, строя счастье на лжи и распространяя все ту же гибельную черноту вокруг себя, что так явно нарисовалась в бреду.
«Ну и что? — зашептал чей-то голос в голове. — Ведь на самом же деле спас. Какая разница, случайно или нет? А Хотеенкова просто выбросить из головы. Отчет-то уже почти готов. Кто узнает? Кому какое дело до того, кем был этот Сато? Правды ведь в любом случае не узнаешь. Все эти отчеты, даже о Кайрондере, не условность ли? В душу ведь никто не лез. Беллетристика одна. Так не лучше ли выбрать ту версию лжи, которая не поставит под удар семью?»
«А как же настоящая истина? — мысленно ответил Карев. — И тот мир, где она яснее ясного? Ведь и меня, придет время, будут расследовать. Если не здесь, на предпоследнем дознании, то уже там, на последнем?..»
«Да будет ли оно еще? — зашипел голос. — Это все далеко. Себя не жалеешь, так хоть о жене подумай! Или твоя гордость важнее ее счастья?»
Карев опустил голову и уткнулся в ладони. Вспомнилось отчего-то — сапоги по бокам, полутемный салон, накрытый тканью труп… «Я уже как-то лгал…»