Предпоследняя истина
Шрифт:
— Ты что, хочешь обидеть его? Он и без тебя знает, что обожжен, сам подумай, он приходит к нам, и только благодаря ему мы умудряемся здесь выжить, а ты являешься сюда и…
— Вовсе не обожжен, — сказал Николас. Он индеец, сказал он про себя, чистокровный чероки, судя по форме носа. А он объясняет цвет своей кожи ожогами. Но почему? Интересно, существует ли какой-нибудь закон, который мог бы помешать ему… он не мог вспомнить юридический термин. Йенсенист.
Один из правящей касты, один из приближенных. Может быть, в эти сферы допускают только белых, как когда-то в старину, в те времена, когда существовали расовые
Лантано сказал:
— Мистер Сент-Джеймс, Ник, я сожалею, что у вас произошла сегодня столь неприятная встреча с моими слугами. Те двое железок были очень агрессивны.
Он говорил совершенно спокойно, слова Николаса его совершенно не смутили и не вывели из себя — он не принимал близко к сердцу цвет своей кожи, Блэр был совершенно не прав.
— Владельцы других поместий, — говорил Лантано, — граничащих с этой «горячей зоной», хотели бы присоединить ее к своим поместьям. Они посылают своих железок, чтобы те измеряли здесь уровень радиации при помощи счетчиков Гейгера. Они надеются, что радиация здесь очень высокая и прикончит меня, а участок снова станет ничейным. — Он грустно улыбнулся.
— Разве радиация здесь такая уж высокая? Что показывают их счетчики Гейгера?
— Ничего не показывают, потому что им не удается отсюда выбраться.
Мои металлические слуги уничтожают их, а какая здесь радиация — это мое дело. Но поэтому, Ник, мои железки опасны. Мне пришлось подобрать себе тех железок, которые принимали участие в войне. Мне были нужны их подготовка, знания и умение сражаться. Йенсенисты, — понимаете, о ком я говорю? высоко ценят новых, непоцарапанных, неповрежденных железок, которых штампуют внизу. Но мне приходится защищаться.
Он говорил чарующе мелодичным голосом, как бы напевая, выговаривая слова только до половины, и Николасу приходилось внимательно вслушиваться, чтобы понимать, что тот говорит. Ощущение такое, думал он, что Лантано становится все менее реальным и постепенно исчезает.
Когда он опять взглянул на своего темнокожего собеседника, то снова увидел на его лице морщины, свидетельствующие о возрасте. На этот раз Лантано показался ему старым знакомым, словно, старея, он превращался в кого-то другого.
— Ник, — тихо спросил Лантано, — так что вы сказали о моей коже?
Николас хранил молчание.
— Ну говорите же, — сказал Лантано.
— Вы… — Он пристально посмотрел на Лантано и снова увидел перед собой юношу, молодого подвижного человека, намного моложе его, Николаса.
Может быть, все дело в радиации, подумал Николас, она съедает его до мозга костей, она разрушает стенки клеток, он действительно болен — Блэр был прав.
И все же этому человеку удалось вылечиться. По крайней мере, на первый взгляд. Как будто он все время меняется — сначала уступает радиации, в которой проводит двенадцать часов в сутки, а затем, когда она съедает его, он снова заряжается энергией — и все начинается сначала.
Время кружило над ним, методично совершая вылазки, чтобы нарушить обмен веществ в его теле. Но ему не удалось победить его. Нанести ему полное поражение.
— «Блаженны миротворцы», — сказал Николас и снова замолчал. Больше он ничего сказать не мог. Не мог же он рассказать о том, что долгие годы его хобби было изучение культуры и религии североамериканских индейцев! И поэтому он увидел то, что не смогли заметить
И все же его удивляло, что Лантано явно не пытался раскрыть им глаза и не возражал против того, что они считают его калекой, страдающим от радиационных ожогов. Он и в самом деле казался обожженным, только обожжена была не кожа его, а душа. И поэтому, в широком смысле слова, бывшие обитатели убежищ были правы.
— Почему, — спросил Лантано, — блаженны миротворцы?
Вопрос застал Николаса врасплох. А ведь он сам произнес эти слова.
Но он сам не знал, что, собственно, хотел сказать. Мысль эта пришла ему в голову, когда он рассматривал Лантано, добавить ему было нечего. А минуту назад в голове у него мелькнула еще одна мысль о человеке, который был истязуем и страдал. А человек этот был. Ну да ладно, он-то знал, кем был этот человек, хотя большинство жителей «Том Микс» посещали воскресные богослужения только для проформы. Он, однако, воспринимал все всерьез, он и в самом деле верил. Так же как верил и в то, а точнее, не верил, а боялся, что когда-нибудь им придется на своем собственном опыте узнать жизнь американских индейцев. Придется овладеть навыками дубления звериных шкур, и искусству обработки кремня, чтобы делать из него наконечники для стрел, и…
— Приходите ко мне в гости, — сказал Лантано, — на виллу. Несколько комнат уже готово, и я могу жить в комфорте, пока мои металлические слуги забивают бетонные сваи, строят подсобные помещения, подводят к вилле дорогу, сооружают пандусы…
Николас прервал его:
— И я могу жить там, а не здесь?
Помолчав, Лантано сказал:
— Разумеется. Ты сможешь проследить за тем, чтобы моя жена и дети чувствовали себя в безопасности от посягательств железок из четырех соседних поместий, пока я нахожусь в Агентстве в Нью-Йорке. Ты возглавишь моих малочисленных полицейских.
Он отвернулся от Николаса и подал знак своей свите — железки стали покидать подвал.
— Ого, — завистливо сказал Блэр, — ты пошел в гору.
Николас сказал:
— Извини.
Он не понимал, почему Лантано вызывал у него благоговейный страх и почему ему захотелось уйти вместе с ним. Человек этот, подумал он, окутан какой-то тайной, поскольку на первый взгляд кажется стариком, затем человеком среднего возраста, а когда подойдешь к нему совсем близко, то видишь перед собою юношу. Жена и ребенок? Значит, он не такой молодой, каким кажется. Потому что Лантано, шагавший перед ним к выходу из убежища, двигался как молодой человек, которому едва перевалило за двадцать и который еще не изведал бремени обязанностей отца и мужа, одним словом, семейной жизни.
Время, подумал Николас. Это сила, перед которой мы совершенно беспомощны. Оно нас побеждает полностью. Но на него эта сила не действует.
Он существует вне времени; более того, он может использовать его в своих целях.
Вслед за Лантано и его железками он вышел из подвала и оказался в сумеречном свете уходящего дня.
— Закаты здесь красочны, — сказал Лантано, повернувшись к нему. — Это хоть как-то компенсирует тусклое дневное небо. Вы бывали в Лос-Анджелесе, когда над ним еще висел смог?