Предрассветные призраки пустыни
Шрифт:
Кто-то завозился рядом, вздохнул. Лишь сейчас Ашир разглядел сидевшего у дверей Мовляма, сумрачного, задумчивого.
– Сходи напои моего коня, – приказал Хырслан, досадуя, что Мовлям услышал этот разговор.
Мовлям нехотя вышел. Хырслан насупился:
– Докажи, что ты не змея и у тебя нет жала… Может, подослан пронюхать, где мы живем?
– Не верь змеенышу, Хырслан-бай, – поддакнул один из аксакалов, – он же шпион, его отец верой и правдой служил Советам…
– Пронюхивать нечего, – ответил Ашир, – в Бахардене любой мальчишка
– Да? – Хырслан удивленно вскинул брови. – Много красных солдат привел Чары Назаров в Бахарден?
Ашир мотнул головой – мол, ему не известно.
– Три дня в пути был, ничего не знаю.
– Зато мы все знаем, Аллах нас не покидает, – усмехнулся басмаческий главарь. – Хотите нас выловить, но ничего не выйдет!
– Послушай отца, сынок, – перебил его тщедушный старик в нарядном хивинском халате. – Незнаком мне этот юнец, зато весь род его отца до седьмого колена знаю… Гость он наш, а гость свят по обычаям предков… И с заклятого кровника волос не упадет, если придет гостем в дом туркмена. Не тронь парня, он же брат Джемал, твоей жены… Неужели ты забыл, сынок? И я тебе рассказывал, что ты родился в юрте, подаренной нам Таганом. А по обычаям…
– Сейчас не до обычаев, отец! – раздраженно бросил Хырслан. – Пожалеем его, а он нас не пощадит. Не он, так другие.
И приказал, багровея:
– Уберите его отсюда!..
Ашира отвели в другую юрту, выставили снаружи охрану.
Темнело быстро. Ночь тянулась бесконечно долго. Ашир вслушивался в ночные звуки басмаческого стана – приглушенные людские голоса, блеяние овец, цокот конских копыт на соседнем такыре, шарканье широких стоп верблюда, беспрестанно тянувшего из колодца тяжелую бадью из сыромятной кожи, наполненную водой.
«Неужели сестра моя стала женой Хырслана? – думал Ашир. – Этого бездушного бандита. Он же слушать меня не хочет. Не в юрте же отсиживаться послали меня! Надо вырваться отсюда любой ценой, упросить Сары-ага, отца Хырслана… К людям! Только бы утра дождаться…»
Ашир не знал, что в эти часы старый Сары-ага рассказывал сыну и аксакалам давнюю историю, приключившуюся с ним на земле Ирана. Разве можно забыть тот страшный год? Людей долины Кесе Аркача косила голодная смерть, нагрянувшая после неурожая. Дайхане оставляли родные края, переселялись на берега рек Мургаба, Амударьи, уходили в Иран, Афганистан.
Два закадычных друга Таган и Сары в поисках хлеба подались за горы, в Иран. По дороге, чтобы не умереть с голоду, нанимались к баям, пахали, косили, пасли чужих овец… Лишь на третий месяц они добрались до Гумбет-Хауза, что в Туркменской степи, где живет воинственное племя иомудов.
Друзья остановились у местного мираба, распределителя воды на всю округу, некогда гостившего в Конгуре. Жили у него два дня. На третий услышали, что по аулу Гумбет-Хауз ходит глашатай и созывает всех на байский той. Местный феодал по случаю рождения долгожданного наследника закатил большой пир. Той так той. У туркмен принято идти на торжество всем: и родным, и близким, и соседям, и односельчанам, незнакомым и даже случайным прохожим. Всех примут как желанных. Мираб пошел на праздник сам и повел с собой своих гостей. Ну какой же той без гореша – национальной борьбы в кругу перед гостями?
Друзей потянуло туда, где собрались пальваны – борцы со всей Туркменской степи. Народу привалило тьма: болельщики, любители, а кто просто от скуки пришел поглазеть на празднество… По кругу, переваливаясь с боку на бок, как балованное дитя, расхаживал босоногий ражий детина. Бревно бревном – ни обнять, ни обхватить. В узких туркменских штанах, в расшитой рубашке навыпуск. По правилам гореша первым выходил пальван, которого в округе еще никто не одолел. Красномордый судья состязаний зычно объявил: «Кто выйдет бороться с Баллы-пальваном? Кто? Выходи!..»
Прокричав второй, третий раз и убедившись, что никто не желает схватиться с Баллы-пальваном, судья заключил: «Нет никого? Люди, слышите?! Приз присуждается нашему непобедимому Баллы-пальвану».
Он подал любимцу публики дорогой кумачовый халат и шерстяной кушак. Тот нарочито небрежно сграбастал пятерней подарки и под восхищенными взорами зрителей горделиво зашагал на место. На круг важно вышел второй пальван. Тоже здоровяк, но чуть ладнее и тоньше Баллы. Опять судья кричал как заведенный. Народ беспорядочно гомонил, но выйти на круг никто не решался. Тогда-то Сары и Таган зашептались. У Тагана, вначале опешившего при одном виде Баллы, зачесались руки. Ведь во всем Кесе Аркаче за ним укрепилась слава лучшего борца.
Мираб, заметив блеск азарта в глазах Тагана, сказал: «Я вижу, моих гостей уже пленил кейф гореша… Не хотите ли силами помериться?» Таган промолчал. Таков неписаный этикет: за борца принято говорить близкому другу.
«Да, если позволит наш гостеприимный хозяин», – ответил Сары.
Мираб переговорил с судьями-эминами. Те одобрительно закивали головами. Таган не поверил своим ушам, когда трижды огласили его имя, даже откуда он родом и какого племени… Он, сбросив с себя халат, остался в просторной латаной рубашке. Кто-то хихикнул: «А пальван-то в драных штанах! То бишь рубашке…» На остряка зашикали.
Собравшиеся невольно залюбовались упругой, будто вколачивающей гвозди походкой Тагана. А когда он умело и профессионально обхватил противника, так что тот завертелся на месте, толпа застыла в ожидании. Но короткая схватка разочаровала людей, ожидавших увидеть интересное, захватывающее зрелище. Миг – и Таган будто играючи повалил соперника. Тот, поспешно поднявшись с земли, багровый от злости, запальчиво бросил: «Да-да-вай еще раз!»
Но вмешался Сары и увел Тагана на место.
Побежденный, которого во всей округе одолевал лишь могучий Баллы, не унимался: «Я выставляю свой собственный приз… Пусть гость из долины Ахала схватится со мной еще разочек!..»