Председатель
Шрифт:
Восточная группа Фрунзе и Триандафилова прошла Уральск и Оренбург, автобронеотряды додавливали казачью контрреволюцию, власть Советов укреплялась.
За зиму мы договорились с финнами по базам, долгам и компенсациям, после чего весенний Съезд Советов признал независимость Финляндии, оставив Выборгскую губернию в составе России. Правительство Маннера за полгода по нашим шаблонам организовало Красную Гвардию и даже ухитрилось арестовать Маннергейма как “царского генерала”. Программа СДПФ была вполне умеренной, и потому условные “белые” оказались в меньшинстве, а в конце мая был подписан союзный договор между
От всех этих успехов часть анархистов, максималисты, совсем левые эсдеки и прочие радикалы Союза Труда все больше склонялись к тому, что необходимо срочно нести пламя мировой революции в Европу. В Австрии, Германии и Венгрии волнения? Прекрасно — вперед! Заодно вздрючить Польшу, пока она занята боданием с галичанами. Так сказать, “Даешь Варшаву! Дай Берлин!”
А еще ВЦИК и Совнармину пришлось бороться с желаниями провести полную национализацию и полное обобществление земли, вплоть до замены артелей коммунами. От чего среди внутренней оппозиции всю весну шли шепотки, что “необходимо выпрямить линию советской политики”. То есть, со всей дури ломануться на запад, а в деревнях ввести комбеды. А как только мы советизируем Германию — немедля образуются революции в Австрии, Италии, Франции, и будет нам счастье. Эту волну, разумеется, попыталась оседлать Брешко-Брешковская, выступив в том духе, что буржуазный перерожденец Скамов тащит страну в пропасть.
Вот так у нас сложился “заговор ультралевых эсеров”. Несколько советских частей подпали под влияние заговорщиков. Сигналом к началу выступления предполагался теракт против немецкого посла, что должно было привести к разрыву отношений и объявлению войны. Но случилась нескладуха — немецкое пососльство как раз переезжало в Москву, и подловить графа Брокдорфа-Ранцау не удалось. Вместо него по ошибке недострелили секретаря посольства.
Мятежники блокировали вокзалы, телефонную станцию и телеграф, но стоявшие в Кремле радиостанции обеспечили связь с лояльными полками. Трехдневные даже не бои, а выдавливания и переговоры закончились капитуляцией радикалов.
Главным итогом этой авантюры стал раздрай в правительстве, когда некоторые министры потребовали взять в заложники семьи “мятежников” и при необходимости их расстреливать. Я чуть не прослезился, когда отповедь им дал товарищ Ульянов:
— Расстреливать? Брать заложников? Вот вы призываете к братству рабочих и крестьян. При этом готовы рвать в клочья тех, с кем плечо к плечу боролись против царизма. Так вы и “братьев” тоже рвать будете.
Семеро нарминов подало в отставку. Ленин, посчитавший себя ответственным за такой бардак, тоже. За ним — остальные. Пришлось ВЦИК формировать новый кабинет во главе с Лениным же. Вот так у нас появились новые министры: военный — Лебедев, просвещения — Тулупов, финансов — Сокольников, юстиции — Муравский, продовольствия — Губанов, национальностей — Джугашвили, путей сообщения — Собко, здравоохранения — Семашко.
Ушедших в подполье недовыловленных мятежников поручили искать КБС — комиссии по борьбе с саботажем, для чего ей временно выписали дополнительных полномочий указом ВЦИК.
— Ты еще военную разведку мне передай, ага, — недовольно отреагировал на это Савинков, явившийся в мой кабинет для доклада.
У меня, как у крупного государственного деятеля мирового и даже
— И передам, могу и контрразведку добавить, — показал я Борису на кресла у малого стола.
— Нет уж, пусть этим Вельяминов с Шешминцевым занимаются, а я чем попроще.
— Да? Попроще? Что, всех ультралевых уже переловил?
Савинков сел в кресло и принялся терзать заедающий замок портфеля. Потом бросил, тяжело вздохнул и поднял красные от недосыпа глаза:
— Нет, не всех. Несколько человек не можем найти.
— Кого, например?
— Астронома помнишь?
— Дзержинского??? — я аж обомлел, вот это номер!
— Ну да. Перешел на нелегальное — и как в воду канул. Наша школа. Но он вообще в смысле конспирации талант.
— А что насчет подстрекателей и вдохновителей?
— Брешковская выслана и отбыла в Швецию. А вот подстрекатели… Есть данные, что без союзников тут не обошлось. Очень уж им не хочется допускать нас к дележу, как я понимаю. Глядишь, случится у нас бардак, переворот, и тогда можно будет отказать “незаконному правительству”.
— Материалы на них собираешь? — я щелкнул тумблером, и на электроплитке тихонечко загудел маленький чайник.
— Разумеется.
— Ладно, что на Украине?
— Рвутся на помощь галичанам.
Вот проблема, так проблема — ну никак нам сейчас нельзя влезать в войну. Будем принимать беженцев, помогать Западно-Украинской Народной армии, но сами — ни-ни.
Глава 13
Осень 1918
В Кремль к восьми утра, как обычно, я не поехал. Не поехал и к десяти и даже к двенадцати. Можно было никуда не бежать, не заседать и не принимать посетителей.
Постельный режим мне прописала собственная жена, стоило ей посмотреть на доставленное из ВЦИК тело — ближе к вечеру, когда я сидел над документами и сводками, я вдруг понял, что у меня температура и звон в голове. Хорошо хоть в здании Сената был дежурный врач, да и среди работавших по соседству были Семашко и Обух, оба медики. Впрочем, как там писал Ильич Горькому? “Упаси боже от врачей-товарищей вообще, врачей-большевиков в частности!” Но врачи-товарищи поступили верно — сами лечить не стали, просто упаковали и отправили домой, и принялись искать специалистов.
Наташа тоже все сделала верно (хорошо, когда в семье свой медик, ага) — померяла температуру, ужаснулась тридцати девяти по Цельсию и отправила меня на выселки — изолировала в одной из гостевых комнат, подальше от остальных обитателей дома в Сокольниках.
Утром у нас состоялся целый врачебный съезд. Секретариат председателя ВЦИК организовал консилиум, членов которого доставили на автомобилях. Володя Обух поочередно представил мне профессора Голубова и совсем старенького профессора Фохта, а привезенного из Архангельского Евгения Боткина я и так знал.