Предсказание Ньянкупонга
Шрифт:
Мне Тёрка предлагала проследить за мужем, но не в банальном полицейском смысле этого слова, а… творчески:
– С огоньком. – Она нарисовала пальцем замысловатую спиральку. – Войти к нему в доверие, подружиться.
– Может быть, стать пациенткой? – предложила я.
Тёрка ответила, что этот вариант она рассматривала и решила оставить на крайний случай. Как запасной: "Сфера скользкая, неизвестно, как всё обернётся".
– Ты стройная, глазастая, одеваешься стильно, с тобою есть о чём поговорить. Ты вообще в его вкусе, Анька. Познакомьтесь… сходите, я не знаю… в театр, в ресторан, посидите вечерок,
На столе образовалась пачечка денег в палец толщиной – на "текущие расходы".
Тёрка сказала, что в четверг, то есть завтра, у Валентина плэнеры. Это лучший способ познакомиться ненавязчиво и естественно.
– Он ходит в картинную галерею, подолгу сидит перед каждой картиной, выискивает призраков.
"О-о-о! – подумала я. – Гонорар-то придётся отрабатывать сполна. Какие тут глазки и танцы с бубнами, тут бригаду из психушки нужно держать у подъезда".
Сложнее всего, оказалось, подобрать одежду. Я должна была понравиться Валентину – это как минимум, – и не отпугнуть его. "Фиолетовое полупальто и синяя блузка? – я стояла перед зеркалом целый час, но так и не выбрала "боевого оперения". – Интересно, как шизики относятся к фиолетовому цвету?" Считается, что фиолетовый цвет – цвет художников и поэтов, а все они немножко… того.
Мои опасения оказались напрасны. Контакт с клиентом произошел легко и непринуждённо. Я купила билет, прошла на выставку. Цокот каблуков о паркет взлетал к высоким потолкам и растекался эхом, как волна. Стрелки показывали четверть одиннадцатого – тихий час для старушек смотрительниц и охранников супермаркетов – блаженное время. Валентина нашла без труда, он сидел перед Иваном Грозным, убивающим своего сына. Один в целом зале. В соседней комнате бродил затерявшийся китаец, но он не мог доставить хлопот. Я неслышно подошла и остановилась чуть позади Валентина. Вгляделась в картину. Через пять минут созерцания мне стало казаться, что полотно втягивает меня внутрь, что я попала в невидимый водоворот, и он пытается протянуть меня сквозь узкое горлышко невидимой воронки. Переломав, при этом, все кости и разодрав в клочья плоть. Почти физически я чувствовала боль Ивана Грозного.
– Великий художник, – произнёс Валентин, не поворачивая головы. Обращался он явно ко мне. – Репин. Ему удалось удивительно тонко передать эмоции Иванов.
– Иванов?
– Сына тоже звали Иваном.
Валентин встал, протянул мне руку, представился. Ладонь его была мягкой и безвольной, как у плюшевого мишки. Я ответила, что меня зовут Анна, и что я… на мгновение я замешкалась, так как совсем не подготовила "легенды". Брякнула первое, что пришло в голову: искусствовед. Он рассмеялся и сказал, что этого не может быть.
– Искусствоведы вашего поколения учат картины по учебникам. Они не пытаются их чувствовать. – Валентин улыбался светло и грустно. – А вы её почувствовали, я это видел. – И признался: – Я наблюдал за вами. Вы отражались в оконном стекле.
Он заглянул мне в глаза, и я почувствовала, что наступает важный момент. Или я заарканю его немедленно, или нет.
Полагаю, опытный ковбой за мгновение до броска лассо уже чувствует, как оно полетит – удачно или нет, – и охватит ли на шею быка. Внутренний голос мне подсказал, что я своё лассо
Я рассказала про воронку, и про "чувство постороннего" – этот термин я вычитала вчера в Википедии.
– А где? – Валентин заинтересовался. – В каком месте на картине? Вы ведь рассматривали картину как бы частями?
Я потупилась, сказала, что не успела разобраться.
– Вот тут, слева от фигур, – Валентин указал жестом место, – смотрите внимательнее, вглядывайтесь в драпировку. Пройдите взглядом вдоль тени… прямо по её контуру от самого низа, а потом расфокусируйте взгляд. Смотрите сквозь полотно, за границы пространства.
Я послушно скосилась, следуя инструкциям. Естественно ничего не рассмотрела, кроме багрового тумана – в глазах началась резь.
– Вижу! – соврала с томным придыханием. – Лицо. Лицо?
Он кивнул. Потом посмотрел на часы, охнул, сказал, что ему пора бежать и вышел из зала. Осталась только я, два Ивана, старушка-смотрительница и китаец – он всё ещё жужжал в соседнем зале, как назойливая муха.
Контакт состоялся, и это хорошо. С другой стороны, думала я, мы не познакомились. Рукопожатие и обмен именами нельзя считать знакомством – просто формальная вежливость. И это плохо.
Я просчитывала следующий шаг. "Позвонить Тёрке? Спросить совета?" – этого мне не хотелось, душа (у меня душа поэта) и проснувшееся чутьё ищейки требовали самостоятельности. "И не нужно бояться совершить ошибку. Милая добрая оплошность всегда украшает женщину". Решила, что возьму машину и прослежу за "клиентом" от его клиники. "Изучу его распорядок дня, плюс увижу кто пользуется его услугами".
На следующее утро я заняла наблюдательную позицию. Из переулка прекрасно просматривалась серая стальная дверь, под круглым козырьком, маленький ухоженный газон, украшенный кустами барбариса и машина Валентина.
В шестнадцать тридцать доктор вышел из клиники и сел в машину. До этого времени ни один клиент не обеспокоил психотерапевта своими душевными проблемами. Мне это показалось странным. "Хотя?.. – я завела двигатель. – Это гриппом и насморком болеют массово. Психические заболевания – дело тонкое". И ещё я задумалась (на краткую секундочку), передаются ли психические заболевания половым путём?
Слежка переходила в активную фазу – фазу преследования. Попетляв через центр мы выехали в старый город: узкие улицы, кирпичные дома времён Петра, доски фасадов, покрытые серой патиной, кованые заборы (затейливые финтифлюшки, ромашки, листики). "Хотелось же мастерам, – пришла мысль, – тратить силы на такие безделушки?"
По пути Валентин заехал в супермаркет, вышел с пакетом продуктов – это я заключила по длинному французскому батону и пучку зелени, что выглядывали из пакета на Свет Божий.
У одноэтажного синего дома Валентин остановился. Я проехала немного дальше и тоже остановилась. Более всего, дом напоминал каменный барак – длинным своим приземистым видом и ровным рядом маленьких узких окошечек-бойниц. "Или конюшню", – такая появилась ассоциация. Над домом кто-то укрепил деревянный восьмиконечный крест. Это произошло очень давно: от времени и ветра крест покосился, почти коснувшись крыши длинной перекладиной. "Может быть, здесь кельи монахов? Были…"