Представление древнерусского человека о мире, о месте Руси в нём
Шрифт:
В такой сложной политической обстановке и было написано "Слово о полку Игореве". От начала и до конца его пронизывает призыв к единению перед лицом внешней опасности. Необходимость этого единения автор доказывает на примере неудачного похода Игоря, доказывает многочисленными историческими сопоставлениями, изображением последствий княжеских усобиц, доказывает, рисуя широкий образ Русской земли, полный городов, рек и многочисленных обитателей, рисуя русскую природу, бескрайние просторы Родины.
Центральный образ "Слова" - образ Русской земли. Под Русской землёй и Русью в XII веке, в пору феодальной раздробленности, очень часто имелась в виду лишь Киевская земля и её ближайшие соседи. В противоположность этому для автора "Слова о полку Игореве" понятие Русской земли не ограничивается пределами Киевского княжества. Он включает сюда Владимиро-Суздальское и Владимиро-Волынское княжества, Новгород Великий и Тмуторокань. Интересно, что автор "Слова" включает в число русских земель и те, политическая самостоятельность которых была утрачена ко II пол. XII в. Так, например, река Дон, на которой находились кочевья половцев, но где имелись и многочисленные русские поселения, для автора "Слова" - русская река.
Как единое целое выступает в произведении и вся русская природа. При этом она не выключена из событий истории. Пейзаж "Слова" тесно связан с человеком. Русская природа принимает участие в радостях и печалях русского народа. Это объединение всей Русской земли в единый конкретный, живой и волнующий образ, широкие картины родной русской природы - один из самых существенных элементов призыва автора к единению.
Анализируя всё содержание произведения, мы можем заметить, что единство Руси мыслится его автором не в виде прекраснодушного идеала союзных отношений всех русских князей на основе их доброй воли, и не в виде летописной идеи необходимости соблюдения добрых родственных отношений между князьями. Идея единства Русской земли слагается им из представлений, свойственных эпохе феодальной раздробленности. Автор "Слова" не отрицает, например, феодальных отношений, но в них он постоянно настаивает на необходимости подчинения обстоятельствам, а не на правах самостоятельности феодалов. Он подчёркивает ослушание Игоря и Всеволода по отношению их "отцу" Святославу, и осуждает их за это. Он призывает к феодальной верности киевскому князю, но не во имя соблюдения феодальных принципов, а во имя интересов всей Русской земли в целом.
Ещё одним памятником, выражающим идею единения, является "Слово о погибели Русской земли". Этот отрывок из не дошедшего до нас произведения о судьбах Руси - одновременно плач и слава, полная патриотического и поэтического раздумья над былой славой и могуществом Русской земли. С гордостью автор описывает широкие границы страны, подчинённой Владимиру Мономаху, говорит о её высоком международном авторитете: "... половцы детей своих [Владимиром Мономахом] пугали в колыбели. А литва из болота на свет не показывалась. А венгры каменные города укрепляли железными воротами, чтобы на них великий князь Владимир не ходил войной. А немцы радовались, что они далеко за синим морем. ...И сам господин Мануил Цареградский, страх имея, затем и великие дары посылал к нему, чтобы великий князь Владимир Цареграда его не взял" (22).
В последних строках памятника звучит скорбь по поводу "беды христианам" после смерти Ярослава Мудрого. Вероятно, не дошедшая до нас заключительная часть "Слова" рассказывала о "погибели" северо-восточной Руси от татаро-монгольского нашествия. "Погибель" представлялась автору следствием княжеских раздоров и усобиц от Ярослава Мудрого (ум. В 1054 г.) до Ярослава Всеволодовича (ум. В 1246 г.).
Картины разорения Руси со всей чёткостью и грандиозностью предстают перед нами в сочинении Серапиона Владимирского "Слово Третье". Верный литературной традиции всего древнерусского периода, он связывает причины татаро-монгольского нашествия с прегрешениями людей, их маловерием и тем, что они не обращали внимания на божественные знамения. "Много знамений явил он, много страха послал, много поучал через рабов своих, но ничем не смог направить нас к лучшему" (23). Тогда-то разгневался бог, и пришли татары на землю Русскую: разрушили церкви, осквернили святыни, убили священников и разграбили могилы. Много русской крови было пролито. Ослабла княжеская власть, и разбежалось войско. Хозяйство пришло в запустение. Ничего не осталось от былого могущества Руси, от её славы и грозной силы: "...в позоре мы были для живущих окрест земли нашей, посмешищем были для врагов наших". Как это не похоже на картину сильного государства Ярослава Мудрого, нарисованную в "Слове о погибели Русской земли"!
Но наиболее полно, отчётливо, со всей возвышенностью и трагизмом идеи единения и патриотизма проявляются в "Повести о разорении Рязани Батыем" (24). На разорённой Рязанщине было создано произведение, в котором упрёки князьям за их "недоумение" умерены похвалой им и всему прошлому Рязанской земли, а публицистическая направленность повествования смешалась с плачем о погибших. Никогда до того ни одно произведение не было исполнено такой веры в моральную силу русских бойцов, в их удаль, отвагу, стойкость и преданность Родине, как то единственное, которое сохранилось от всей, очевидно, немалой рязанской литературы. Мужественные рязанские князья, безутешная вдова Евпраксия, княжеский вельможа Евпатий Коловрат - эти образы говорят о необходимости единения перед лицом опасности лучше, чем любые увещевания. И над общей кровавой картиной разорения звучит строгий голос неизвестного автора: "И было то всё за грехи наши".
История Рязанского княжества до его разорения ордами Батыя наполнена братоубийственными раздорами русских князей между собой и с их северными соседями - князьями владимирскими. Нашествие Батыя застало Рязанское княжество в тот момент, когда, казалось бы, приумолкли усобицы, когда сгладились отношения Рязани с соседним Владимирским княжеством. На рязанском столе сидел Юрий Ингваревич, шесть лет пробывший в заключении во Владимире при Всеволоде Юрьевиче, но уже давно отпущенный его сыном Юрием Всеволодовичем. Он был чист от обвинений в интригах против своих же младших рязанских князей и ничем не нарушил за последние годы добрых отношений с Владимирским княжеством. Но ни владимирские, ни черниговские князья не пришли ему на помощь, когда войска Батыя вошли в пределы Рязанского княжества. Сплочённому татарскому войску противостояли разрозненные дружины русских князей.
В "Повести о разорении Рязани Батыем" звучит упрёк, и даже обвинение русским князьям, противопоставившим татарам несогласованные действия русских дружин. Особенно это видно в описании отказа Юрия Владимирского помочь рязанцам.
Публицистическая нота в "Повести" выявлена значительно слабее, чем, скажем, в "Слове о полку Игореве". Автор "Слова" имел возможность обращаться к живым князьям - своим современникам, он звал их к единению перед лицом наступающей опасности. Автор же "Повести о разорении Рязани Батыем" обращается к мёртвым князьям, уже испившим общую "смертную чашу" и в последний момент искупившим своей кровью, пролитой за Русскую землю, преступления усобиц. И это различие особенно отчётливо выступает в заключительной похвале роду рязанских князей. Мы живо чувствуем в этой похвале тоску её автора по былой независимости Родины, по её былой славе и могуществу. Это же настроение скорби пронизывает и всю "Повесть" в целом. Вот почему и обличительная тема оказалась в ней слегка приглушена.
Несмотря на то, что отдельные произведения рязанского цикла создавались разными авторами и в разное время, они художественно неразъединимы. При разности литературных стилей, в которых они написаны, в них ощущается единое восприятие событий - как монументальных, грозных, роковых, охватывающих всю Русь. Первая повесть - о перенесении образа Николы из Корсуни - преисполнена острого предчувствия надвигающейся опасности для всей Русской земли. Она как бы обращена к будущему. Центральная повесть - о разорении Рязани - также не носит узко местного характера. Она рисует нашествие Батыя как нашествие на всю Русскую землю; Рязань - это только часть Русской земли. Она центральная в цикле потому, что события, изображённые в ней, - как бы кульминация русской истории. Это расплата за отсутствие единства у русских князей, за их свары и "непособие" друг другу. Это повесть о настоящем Русской земли. "Похвала роду рязанских князей" - это похвала прошлому, былому могуществу и процветанию не только Рязани, но и всей Русской земли. Но эта похвала прошлому есть одновременно и оплакивание этого прошлого, плач о случившемся, его оценка и забота о будущем Руси. Таким образом, центральная повесть рязанского цикла - "Повесть о разорении Рязани Батыем" - дана в окружении обращённых к ней произведений, помогающих понять значительность исторических событий нашествия.
* * *
Русский народ - великий народ, равный другим своей славой и могуществом, а в чём-то даже превосходящий их - таков вывод авторов героических произведений Древней Руси. После долгих лет сомнений и поисков Русь нашла своё место в мире и прочно утвердилась на завоёванных позициях. И никакие, даже самые тяжёлые, испытания не смогут лишить русского человека веры в то, что его милой Родине предопределено великое будущее.
Как видим, древнерусских писателей нельзя упрекнуть в недостатке патриотических настроений и боевого оптимизма. Немалую роль в этом сыграл космополитизм средневекового мировоззрения, рассматривающий события мировой истории как бы с высоты, в их единстве и взаимосвязи. И если Русь с её славной историей является частичкой общей грандиозной картины мироздания, то нет причин считать, что она чем-то уступает другим народам. Частое же обращение к делам предков, к истории закрепляло в сознании древнерусского человека эти истины. Непосредственное восприятие всего происходящего, во многом обусловленное религиозным взглядом на мир, сочеталось в нём с желанием бороться за лучшее будущее для своей страны. И любой подвиг во имя этого святого дела считался славным: будь то подвиг на поле брани или в келье монаха-летописца.