Представление себя другим в повседневной жизни

Гофман Ирвинг

Во-вторых, исполнители предпочитают внушать всем впечатление, будто их сегодняшнее исполнение своей рутинной партии и их отношение к своей сегодняшней аудитории имеют в себе нечто особенное и уникальное. Этим затемняется рутинный характер исполнения (обычно сам исполнитель не сознает, насколько в действительности рутинизированы его поступки) и подчеркиваются спонтанные элементы ситуации. Яркий образец такого поведения показывает исполнитель-медик. Как пишет один автор:

…Он должен симулировать непогрешимую память. Больной, сознающий лишь неповторимую важность событий вокруг и внутри себя, помнит о себе все и при собеседовании с доктором буквально задыхается от «полноты воспоминаний». Больной не может поверить, что доктор не помнит всего как он, и его самолюбие будет жестоко уязвлено, если врач позволит ему заметить, что вовсе не держит в голове какие именно таблетки он прописал при своем последнем посещении больного, сколько надо было их принимать и когда [70] .

70

Joard С.Е.М. On doctors // New Stateman and Nation. 1953, 7 March, p. 255–256.

Подобно этому,

как свидетельствует одно исследование о работе чикагских докторов, врач-терапевт рекомендует больному выбрать лучшего врача-специалиста, приводя чисто технические доводы, но в действительности рекомендация этого специалиста может быть обусловлена, в частности, его дружескими связями с коллегой-терапевтом, либо их сговором о разделе платы за лечение, либо каким-то иным ясно определенным quid pro quo [71] в отношениях между двумя медиками [72] . В коммерческой жизни такую характеристику исполнений эксплуатировали и поругивали под ярлыком «персональные услуги». В других областях жизни по тому же поводу обычно отпускаются шутки о «постельном искусстве» или о «легкой руке». (Мы часто забываем, что, исполняя роль клиента, сами деликатно поддерживаем эту видимость персонального подхода, пытаясь создать впечатление, будто «не приценивались» к данной услуге и не рассматривали возможность ее получения где-либо еще.) Вероятно, мы сами виноваты, что наше внимание приковано к таким грубым проявлениям псевдо-Gemeinschaft’а, хотя едва ли найдется исполнение в какой бы то ни было области жизни, которое не опиралось бы на личную манеру преувеличивать уникальность происходящего между исполнителем и его аудиторией. Например, мы чувствуем легкое разочарование, когда слышим, как наш близкий друг, чьи неподдельные знаки теплоты и приязни мы почитали своим личным кладом, так же интимно беседует с кем-то еще из своих друзей (особенно с тем, кого мы не знаем). Четкое описание этого явления дано в американском руководстве XIX в. по хорошим манерам:

71

Одно вместо другого (лат.).

72

Solomon D. Op. cit. p. 146.

Если вы сделали комплимент какому-нибудь одному человеку или употребили по отношению к нему особенно вежливое выражение, то вы в его присутствии не должны точно так же вести себя в отношении любого другого человека. К примеру, если некий джентльмен посещает ваш дом, и вы тепло и заинтересованно говорите ему как «рады его видеть», он, вероятно, будет польщен вашим вниманием и поблагодарит вас. Но если он услышит, как вы то же самое говорите двадцати другим людям, он не только воспримет эту вашу вежливость как ничего не стоящую вещь, но и почувствует некоторую обиду, нанесенную ему вами [73] .

73

The canons of good breeding. Or the handbook of the man of fashion. Philadelphia, Tee & Blanchard, 1839, p. 87.

Поддержание экспрессивного контроля.

Ранее уже говорилось, что исполнитель может надеяться на восприятие своей аудиторией его маленьких реплик-намеков как знаков чего-то очень важного в его выступлении перед нею. Это удобство имеет, однако, одно неудобное следствие. На основании той же самой установки знакового восприятия, аудитория может ложно понять значение поданной реплики или намека либо углядеть нескромный смысл в жестах и событиях, бывших несущественными, неумышленными или случайными со стороны исполнителя, который вообще не намеревался вкладывать в них какое-либо значение.

В ответ на эти возможные случайности коммуникации исполнители обычно пытаются практиковать своего рода синекдохическую ответственность, добиваясь, чтобы как можно больше второстепенных событий в данном исполнении (какими бы прагматически непоследовательными ни выглядели эти события) были представлены таким образом, чтобы не создавать впечатления, несовместимого и несогласующегося с принятым общим определением ситуации. Когда известно, что аудитория втайне скептически относится к внедряемому в нее представлению о реальности, то склонность членов этой аудитории придираться к пустякам обычно расценивается как знак того, что для них весь данный спектакль фальшив. Но ученым-исследователям общественной жизни труднее поверить, что даже симпатизирующие исполнителю аудитории можно моментально расстроить, потрясти и ослабить в их вере ничтожными диссонансами во впечатлениях, полученных в представленном им исполнении. Иногда некоторые из этих маленьких нечаянностей и «невольных жестов», не предназначенных для других, так удачно создают впечатление, противоположное насаждаемому исполнителем, что это не может не отпугнуть аудиторию от искреннего включения во взаимодействие, даже если аудитория догадывается, что, в конечном счете, диссонансное событие в действительности ничего не значит и на него не надо бы обращать внимания. Главное в таких случаях состоит не в том, что мимолетное определение ситуации, спровоцированное неумышленным жестом, само по себе заслуживает осуждения, а скорее просто в том, что оно отличается от официального определения. Это отличие заставляет остро почувствовать смущающий разрыв между официальной проекцией ситуации и реальностью, ибо в том и состоит роль официальной проекции, что она есть единственно возможная при данных обстоятельствах. Возможный вывод из этого тот, что не следует анализировать людские исполнения по критериям механики, когда большое приобретение обязательно возмещает малую потерю, или большое всегда перевешивает малое. Законы артистической образности будут поточнее законов механики, ибо они подготавливают к восприятию факта, что всего одна фальшивая нота способна испортить тон всего исполнения.

В обществе западного типа некоторые непроизвольные жесты встречаются в столь обширном и разнообразном множестве исполнений и передают впечатления, настолько несовместимые с желанными исполнителям, что эти неудобные события успели приобрести статус коллективных символов. Грубо можно наметить три группы таких событий. Во-первых, исполнитель может нечаянно передать другим информацию о своей неловкости, неприличных манерах или неуважительном отношении к своей аудитории, на мгновение потеряв мышечный контроль над собою. Он может, например, споткнуться, поскользнуться, упасть; может рыгнуть, зевнуть, облизнуться, почесаться или пустить газы; может

нечаянно навалиться на другого участника и т. п. Во-вторых, исполнитель может действовать таким образом, чтобы другим передавалось впечатление его очень большой либо очень малой заинтересованности во взаимодействии. Он может заикаться, терять нить рассуждения, казаться нервным, виноватым или застенчивым; может давать волю неуместным взрывам смеха, гнева или других бурных чувств, которые мгновенно выводят его из строя как участника взаимодействия; может демонстрировать слишком много или слишком мало личного серьезного интереса и увлеченности. В-третьих, исполнитель может пострадать от неудовлетворительной сценической постановки своего представления другим. Возможно, например, что обстановка или не была приведена в порядок, или была подготовлена невпопад, не для того исполнения, или поистрепалась во время исполнения. Непредвиденные случайности могут стать причиной несвоевременного прихода или ухода исполнителя, вызвать неловкие паузы в процессе взаимодействия и т. п. [74]

74

Один из способов для участников взаимодействия справиться с подобными неумышленными нарушениями — это посмеиваться над ними в знак того, что их экспрессивный смысл понят, но не принят всерьез. При таком допущении, эссе А. Бергсона о смехе можно рассматривать как описание известных рамок, в которых, по-нашему ожиданию, исполнитель будет придерживаться нормы человеческих способностей к развитию действия; как описание тенденции аудитории приписывать эти способности исполнителю с самого начала взаимодействия; и как описание путей расстройства успешного представления, когда исполнитель развивает действие не «по-человечески». Аналогично, очерки 3. Фрейда об остроумии и психопатологии обыденной жизни могут быть истолкованы на одном уровне как описание направлений, в каких от исполнителей ожидается достижение определенных стандартов такта, скромности и добродетели, а на другом уровне как описание путей возможного обесценения таких успешных исполнительских проекций маленькими промахами, уморительно смешными для непрофессионала, но очень симптоматичными для психоаналитика.

Разумеется, исполнения различаются между собой чередованием и степенью требуемого от них экспрессивного напряжения. В некоторых чуждых нам культурах мы склонны во всем усматривать высокую степень экспрессивной гармонии. М. Гране, к примеру, приписывает ее исполнениям сыновнего долга в Китае:

Их [детей] тонко обдуманный туалет сам по себе выражает почтение. Хорошие манеры считаются обязательной данью уважения. В присутствии родителей требуется торжественная серьезность, и потому каждый должен следить за собой, чтобы не рыгать, не чихать, не кашлять, не зевать, не сморкаться и не плевать. Любое отхаркивание грозит опасностью осквернения родительской святости. Преступление — показать во время церемонии даже подкладку собственной одежды. Дабы продемонстрировать отцу, что его чтят как главу семьи, отпрыск обязан всегда стоять в его присутствии, смотретьпрямо, держаться прямо, никогда не облокачиваться ни на что, не сутулиться, не стоять на одной ноге. Именно так и тихим, смиренным голосом, который становится второй натурой, каждый приходит утром и вечером засвидетельствовать почтение родителю, после чего ожидает его приказаний [75] .

75

Granet М. Chinese civilization. L.: Kegan Paul. 1930, p. 328.

Конечно, и в сценах западной культуры, где в символически важных действиях участвуют высокопоставленные персонажи, тоже требуется гармоническая выразительность элементов. Сэр Фредерик Понсонби, последний конюший британского королевского двора, писал:

Когда я посещал двор, меня всегда поражала несуразность музыки, исполняемой оркестром, что заставляло делать все возможное для исправления этого зла. Большинство придворных, совершенно нечувствительное музыкально, ратовало за популярные мелодии… Я доказывал, что эти популярные мелодии лишали королевские церемонии всякого достоинства. Представление при дворе часто было огромным событием в жизни любой женщины, но если она проходила мимо короля и королевы под мотивчик «нос его красней чем был» — все впечатление портилось. Я настаивал, что менуэты и старомодные мелодии, оперная музыка с «мистическим» оттенком были бы тем, что нужно [76] .

76

Ponsonby F. Recollections of three reigns. L. Eyre & Spottiswoode, 1951.

Я поднял также вопрос о музыке, исполняемой оркестром почетного караула на церемониях введения в должность, и написал по этому поводу капельмейстеру капитану Рогану. Мне совсем не нравилось видеть выдающихся людей, посвящаемых в рыцари под звуки комических песенок, или наблюдать как министр внутренних дел внушительно зачитывает указ о награждении человека орденом Альберта за особенно героическое деяние, а оркестр при этом играет тустеп, который лишал всю церемонию какого-либо величия. Я предложил капельмейстеру исполнять в таких случаях оперную музыку драматического характера, и он с этим полностью согласился… [77]

77

Ponsonby F. Recollections of three reigns. L.: Eyre & Spottiswoode, 1951, p. 183.

Аналогично, на похоронах в среде американского среднего класса водителю катафалка, благопристойно одетому в черное и тактично держащемуся в сторонке пока идет церемония, может быть прощено курение, но он, вероятно, шокирует и разгневает близких покойного, если развязно запустит окурок в кусты эдакой живописной дугой, вместо того чтобы незаметно уронить его возле себя [78] .

Как дополнение к признанию необходимости согласования элементов в священных церемониях, легко признать и то, что во время мирских конфликтов, особенно высокого уровня, каждый их участник должен тщательно следить за собственным поведением, чтобы не подставлять противнику легко уязвимых моментов в своих действиях для прямой критики. Так, X. Дейл, обсуждая возможные случайности в работе высших государственных служащих, утверждает:

78

Habenstein R.W. Op. cit.