Предварительное дознание
Шрифт:
– Добрый день господин Мюллер, – мужчина в сером костюме и с сухим голосом недовольно поморщился, но все же пожал мне руку. – У нас уроки через десять минут, вы что-то хотели?
Кабинет Арнольда Шварца, учителя младших классов, оказался маленьким и пропахшим пылью. На стенах – фотопортреты известных философов и писателей, стеллаж с книгами занимал большую часть пространства. Широкий стол и кресло вовсе лишали свободного места. Арнольд остался стоять, я, подпирая плечом Гёте и Шиллера, поставил предложенную кружку кофе на Канта и смахнул густой слой пыли с Виланда. Книги – это сильное оружие, и сейчас мне хотелось взять томик потолще и стукнуть учителя для профилактики.
– Человечество изменилось, господин Шварц. Мы не можем жить старыми устоями, навязывать традиционные ценности. То, каким будет общество завтра, всецело зависит от вашей способности научить детей толерантности и терпимости. Без омег у нас нет будущего, а женщин в мире не осталось, – я мог бы говорить на эту тему часами, ведь написал сотни статей в газеты и журналы, работал с психологами и публицистами. Но Арнольд Шварц, казалось, живёт в другой эпохе.
– То, что мальчик не может вписаться в коллектив – не моя вина. Май постоянно дерётся с другими детьми, он ведёт себя непристойно. Если бы не его сестра, его давно бы отчислили.
– В стране всего тысяча детей их возраста, никто его не отчислит, вы прекрасно это понимаете! Май хороший мальчик, на которого слишком сильно давят. Вы или ваши ученики заставляете его ненавидеть себя!
– Май завидует сестре, всё его поведение указывает на это!
– Если бы Май завидовал, он бы хотел быть девочкой, но он просто не желает быть омегой!
Бесполезный спор затянулся на полчаса, и в итоге пришлось идти к директору. Я не учился на педагога и не мне менять психологию детей, не в моей компетенции влиять на школьные правила, но моего красноречия хватило, чтобы убедить директора пересмотреть программу господина Шварца.
Из школы вышел выжатый как лимон – пробиваться через человеческую твердолобость всегда тяжело. На парковке напротив входа сидел мой кузен, и я сел с ним рядом. Без зазрения совести достал сигарету и, не обращая внимания на запрещающие знаки, закурил. Май плакал, он часто так проводит переменки. Май не слабак и не плакса, он просто маленький мальчик, над которым смеются одноклассники и которого не понимают взрослые. Как долго этот мир будет таким – непонимающим?
– Маме не говори, – он попытался смахнуть слёзы и вытереть нос. – Теперь меня точно переведут в другую школу.
– Не переведут, – я говорил твёрдо, не переставая спокойно дымить, хотя внутри трясло от бешенства – разговор с Арнольдом прошёл впустую. – Тебе нужно давать серьёзный отпор, если тебя задевают.
– Я побил Карла! Он смеялся, что у меня мерзкий запах, потому что я омега. Сказал, что я пахну как тухлая килька! Я врезал ему между глаз и разбил очки. Но он пожаловался господину Шварцу, и тот выгнал меня с урока. Господин Шварц сказал, чтобы я не возвращался, пока не обдумаю свои поступки.
Я обречённо вздохнул. Могу ли я написать на этого Шварца жалобу на непедагогичное поведение? Или сразу устроить ему разнос в газете?
Май снова всхлипнул и, отодвинув мою руку с зажатой сигаретой, забрался мне на колени. Май пах слезами, страхом и пыльными книгами. Запах омеги в нём был ещё слаб, он ещё ребёнок, такой же ребёнок, как и все остальные в его классе. Такой же… Я обнял его, прижал светлую макушку к своему плечу и пообещал, что всё будет хорошо…
Сколько таких мальчишек по всему городу?
В первый год после появления лекарства в Германии родилось восемь тысяч детишек, в Берлине – меньше тысячи. Из них всего две девочки и, судя по статистике других стран, нам ещё повезло. Повезло и с омегами, которых было около сорока процентов, так как в других странах процент омег составил тридцать. Тридцать грёбаных процентов омег на семьдесят альф и бет. Как они будут их делить? И будут ли? Судя по поведению мальчишек в классе Мая, не нужны им омеги. Не нужно приготовленное неумелыми генными инженерами будущее. Не нужны рожающие мужчины.
Восемь лет ведь прошло. Мне были понятны мнения стариков и пожилых людей – им сложно было отринуть старое представление о семье и о традиционных парах. Сложно было начать отношения с мужчиной, когда большую часть жизни прожил с женщиной. Потому по статистике в Берлине так много одиноких пенсионеров. Молодое поколение изменения принимало проще, но все равно осталось немало прожженных гомофобов, не готовых расстаться со своей анальной девственностью. Так что я – не исключение, даже можно сказать тенденция. По статистике около тринадцати процентов населения Европы полностью отказались от секса в связи с отсутствием участия в нем вагины.
Мир не меняется в одночасье, такие вещи надо долго и мучительно осознавать, обдумывая и взвешивая все детали. Только не каждому дано – умение думать. Герман и меня пытался убедить все пересмотреть – но я своей позиции держался твердо именно потому, что все тщательно продумал. Взвесил, поставив на одну чашу красивую полногрудую деву, а на вторую волосатого хмурого мужика. Как вообще между ними можно выбирать? Нет, изменения явно не по мне.
Конец ознакомительного фрагмента.