Предвестники табора
Шрифт:
Перфильев сказал, что это-то он и собирается сделать, хотя шансы, что у этих прохвостов там какой-то штаб, на самом-то деле невелики.
— Ну, раз уж мы так нечаянно встретились, я составлю вам компанию.
Они вышли на посыпанную песком дорожку. Черный «Ауди» Лукаева стоял чуть вдалеке, справа, у ворот.
— Знаете, если эти пастеныши, эти ворюги, вздумают угнать мою малютку, я им просто… носы поотшибаю — вот что. Потом от ужаса будут вскрикивать каждый раз, когда увидят свое отражение. Встаешь утром, идешь в ванну промыть слипшиеся глаза, смотришь в зеркало и на тебе: вместо носа впадина, как у скелета. Ха-ха-ха! Дикий крик ужаса… а потом вспоминаешь: да, это же мне пару недель назад нос отшибли за то, что я машину пытался угнать. Пора бы и привыкнуть к его отсутствию!.. — Лукаев рассмеялся: очевидно, его настроение постепенно шло в гору, — так-то!
Перфильев поднял брови и довольно долго их
— Ну… я думаю, до этого не дойдет… — выговорил он, — э-э… я имею в виду, что кто-то украдет вашу машину — до этого не дойдет. Вы же поставили сигнализацию?
— Нет, Илья настаивал, но я сказал ему, что у нас в советское время не было никаких сигнализаций, мы просто запирали машины — я всегда запирал свой «Москвич» и все. И теперь тоже не собираюсь изменять этому правилу. Моя машина, он мне подарил ее на день рождения, и я буду делать так, как хочу. Как привык. Никаких сигнализаций. От этих новомодных штучек одно облучение — можно рак схлопотать.
— A-а… ну тогда будьте начеку. Следите за машиной, я имею в виду, — сказал Перфильев невозмутимо.
— Я слежу. Как же не следить за малюткой, на которой можно разогнаться до ста восьмидесяти запросто.
— Да… мы их обязательно поймаем, вот увидите.
— Кого?
— Ребят, которые дома вскрывают.
— Сколько, бишь, они уже вскрыли?
— В этот сезон? Три. И каждый раз в середине недели. Естественно — когда народу поменьше. Хозяева всегда отсутствовали. И суроковский дом — очень видный. Там найдется, что взять. Тогда-то мы с председателем и заподозрили, что есть какие-то наводчики. Соглядатаи. После второго ограбления заподозрили… ну а чуть попозже это подтвердилось. Моя жена, когда к молокану как-то заходила, на обратном пути уже идет и видит, как возле одного дома ошивается какой-то паренек. Вернее… стоит, — Перфильев чуть запнулся перед последним словом, для того, чтобы придать ему больше веса, а заодно, поглядев на Лукаева и качнув головой, с важным видом ткнул указательным пальцем вниз, — просто стоит возле калитки, приятеля своего, видно, ждет, но в то же время будто бы что-то и высматривает. Ну, у Марины сразу же подозрение мелькнуло — надо сказать, интуиция мою жену никогда не подводила — она у него и спрашивает:
«Ты к кому?»
Мальчик такого вопроса явно не ожидал и поначалу весь покраснел и подобрался, смутился, но потом очень быстро сумел прийти в себя и говорил вполне естественно, безо всякого волнения.
«К Саше…» — говорит.
«К кому?» — Марина переспрашивает.
«К моему другу Саше. Вы не знаете, он приехал?» — говорит.
«Я его не знаю. А ты уверен, что он здесь живет?» — Марина спрашивает.
«Да, конечно… конечно, уверен, мы уже с ним как целый год водимся».
Так и сказал: «водимся», — жена это очень хорошо запомнила. Не «дружим», не «общаемся», а именно «водимся». Ха!.. Марина не стала его больше ни о чем расспрашивать. (Спросить паренька, где он сам живет, ей как-то не пришло в голову — а жаль, может, он себя и выдал бы!) Пошла дальше, к дороге, но зато потом, недели через полторы, когда ей довелось случайно встретить на улице жену молокана, Аллу, она все ей рассказала и поинтересовалась, кто живет в том самом доме, возле которого стоял мальчик. «Старик один, полусумасшедший; к нему сын часто приезжает, но он уже взрослый, ему около тридцати, а внуков никаких у старика нет», — был ей ответ. Так что после этого случая стало более-менее понятно, как работают эти ребята, — Перфильев остановился; потом продолжал. — Но в этот дом они не залезли. Я имею в виду, в тот, возле которого этот парень высматривал. Дом приметный, отделан хорошо, но, видно, он им чем-то все-таки не приглянулся. А может быть, моя жена положение спасла, отвадила, сама того не желая. Хм!..
— А прошедшей зимой тоже ведь вскрывали? Сколько раз?
— Этого я уже не помню. Но то были другие ребята — их поймали. В соседнем поселке, когда они и там тоже начали шустрить.
Перфильев и Лукаев уже вплотную стояли перед серым домом.
Если представить себе дома с привидениями из классических фильмов ужасов, то дом Лешки-электрика не вписывался в этот собирательный образ лишь тем, что большая часть его окон была заделана краснобуквенными советскими плакатами — по ту сторону стекол, вместо штор; смотрелось это довольно-таки нелепо. Его планировка была одной из самых, если не самой необычной в поселке, и главная отличительная ее черта состояла в многочисленных пристройках: терраса, мезонин, два крылечка с разных сторон дома на втором этаже, понатыканные тут и там окна и оконца самой разнообразной формы и узора на рамах — все это создавало впечатление странной архитектурной тесноты, оставлявшей знобящее впечатление, — тесноты, которая с течением времени — дом выглядел ветхим и немного покосившимся —
Пожалуй, что на участке только и было приглядного, что полоска земли, которую Лукаев выполол под картофельное поле, — все остальное же демонстрировало крайнее запустение: поросль крапивы была настолько высокой, что даже яблоня, росшая возле дома, казалась всего-навсего холмиком более светлой зелени.
Но все же кое-как, ценой обожженных рук, к дому можно было подойти.
«Конечно, надо в окно лезть, — подумал Перфильев, — вон в то, террасное. Там и стекол нет».
Вслух он не сказал ни слова — натянул на запястья рукава своей матроски и принялся продираться сквозь чащу.
Лукаев же остался стоять на дороге и в следующие пять минут, пока сторож лазил по дому, только и делал, что непрестанно окликал его и спрашивал: «Ну как?» или «Нашли что-нибудь?» или даже «Что вы там видите, а?.. Расскажите хоть!» и т. д. и т. п. Перфильев при этом неизменно хранил молчание — так что даже под конец Лукаев на него немного обиделся.
Надо сказать, насколько многообещающе таинственным — даже в этот яркий день — дом выглядел снаружи, настолько же разочаровывающим оказался он внутри: более неприглядного и скотского места представить себе было трудно! Вся таинственность развеивалась в одно мгновение — ее сменял полный хаос, ничего больше. Повсюду валялись какие-то старые, выцветшие от пыли бутылки, многочисленные микросхемы от телевизоров (тут же к одной из стен прислонен был и битый кинескоп), — пустые газовые баллоны с облупившейся оранжевой краской и пр.; пол возле печи усеян был кирпичной крошкой — остатки стройматериалов. В комнатах не было не только мебели, но и вообще ни одной целой вещи, пригодной к использованию. Один лишь предмет среди всего этого хлама привлек внимание Перфильева — дырявый целлофановый пакет, доверху набитый пинг-понговыми шариками, — и то только в том смысле, что он просто не мог взять в толк, откуда этот пакет здесь появился (шариков там было, по меньшей мере, штук двадцать), — к цели же его поисков эта вещь вроде бы не имела никакого отношения. Перфильев не мог объяснить своего чувства, однако ему почему-то сразу стало ясно, что это место давно пустует. Конечно, он все же еще задержался на пару минут, чтобы заглянуть наверх, — лестница, ведущая на второй этаж, была вся в широченных трещинах, в которых виднелись кусочки паутины и древесной стружки. Перфильев остановился на ее середине и заглянул в квадратный потолочный проем — весь пол верха был завален погонкой, обухами, рваными покрывалами и бог знает чем еще; окно слева представляло собой потрясающую гробницу всевозможных насекомых, застрявших в паутине; воздух был сильно спертым. Дальше Перфильев не ходил, а сразу же спустился вниз.
— Я вас все время звал. Почему вы не отвечали? Голос пропал, во рту пересохло? — осведомился Лукаев, когда сторож, отряхивая колени, шагнул на дорогу.
Вид у Перфильева был скучающим.
— Я увлекся… немного, — Перфильев снова сделал ударение на последнее слово и все продолжал отряхиваться.
— Увлеклись?
— Пустяки, — отмахнулся Перфильев, и не желая отвечать на вопросы, но все же удостоил Лукаева важным извещением:
— Там никого нет, только зря время потеряли. Но я и не рассчитывал на успех… Думаю, теперь можно чайку попить. Вы приглашали меня, кажется?
— В следующем месяце собираюсь нанять ребят — делать пристройку к дому. Двухэтажную. Получается так, что и не пристройка, а целый дом. А это… — Лукаев обвел рукой комнату, — как раз пристройкой станет. Я тут площадку освободил на улице… когда выпалывал траву, нашел, между прочим, казенный гребень — скольких я напричесывал им в свое время в морге. И не сосчитать! А потом на тебе, исчез, потерялся. Мне вставили по полной — советская власть все блюла, кому, как ни нам, это знать лучше, — но я так его и не нашел. Как гребень здесь очутился, ума ни приложу. За сто километров, представляете? Видно, я сунул по случайности в карман на работе, а потом еще и на дачу отвез. Черт знает, какие чудеса… — Лукаев пожимал плечами, качал головой, — нате-ка ложку… а впрочем, я сам лучше… настоящий английский чай.
— Да, вы говорили, — Перфильев кивнул.
— Сейчас я ну-ка… — согнувшись в три погибели, Лукаев принялся отжимать чайные пакетики — сначала над чашкой Перфильева, затем над своей, — потом спитой чай сделаю и в гриб солью.
— Куда?
— Чайный гриб. Не слыхали никогда? — Лукаев указал на двухлитровую банку, стоявшую под зеркалом, в углу стола, с оранжевой жидкостью, на поверхности которой плавало нечто, с одной стороны действительно походившее на шляпу гриба, толстую и слоистую, с другой же имевшее некоторое сходство с медузой.