Преисподняя
Шрифт:
До нее донесся голос:
— Вот ты где, детка!
— Корделия? — сказала она и повернулась.
Стоящая перед ней женщина казалась чужой. Дженьюэри всегда была неукротимой — темнокожая амазонка с размашистыми жестами. А сейчас предстала неожиданно старой, словно съежившейся. Опираясь на трость, Корделия обняла Али — только одной рукой. Али прижала ее к себе и почувствовала, как у Корделии выступают ребра на спине.
— Деточка моя, — счастливо прошептала Дженьюэри.
И Али прижалась щекой к волосам — седым и коротко
— Мне охранник сказал, что ты уже час как пришла. — Дженьюэри повернулась к высокому мужчине, который приблизился вслед за ней. — Что я тебе говорила? Всегда-то она бежит впереди паровоза, с детства такая. Не зря ее прозвали Али-мустанг. Легенда графства Керр. И видишь, какая красавица?
— Корделия! — упрекнула Али.
Дженьюэри была самой скромной на свете женщиной, но и самой хвастливой. Своих детей она не имела и за несколько лет усыновила несколько сирот; всем им приходилось терпеть ее приступы материнской гордости.
— Ну, ясно, говорю же, — не унималась Дженьюэри. — Никогда и в зеркало не смотрится. Когда она ушла в монахини, в Техасе был траур — крутые техасские парни рыдали под техасской луной, словно безутешные вдовы.
И сама Дженьюэри плакала, вспомнила Али. Плакала и снова и снова просила прощения, что не может понять призвания Али. По правде сказать, теперь Али и сама его не понимала.
Томас держался в стороне. Близкие люди встретились после долгой разлуки, и он старался не мешать. Али хватило одного взгляда, чтобы его рассмотреть.
Высокий, поджарый, под семьдесят. Глаза ученого, но телосложение крепкое. Али его раньше не видела, однако, несмотря на отсутствие белого воротничка, узнала священника: она их чувствовала. Наверное, потому, что и сама стояла особняком от других.
— Али, ты должна меня простить, — сказала Дженьюэри. — Я тебе говорила о дружеском свидании, а сама привела людей. Но так нужно.
Али увидела двоих мужчин, прохаживающихся в другом конце зала. Худощавый слепой старик и с ним высокий юноша. В дальние двери вошли еще несколько человек постарше.
— Это я виноват.
Томас протянул руку. Вот и конец. Али рассчитывала провести с Дженьюэри впереди целый день, а тут, оказывается, какие-то дела.
— Вы даже не представляете, как мне нужно было с вами познакомиться. Тем более что вы отбываете в аравийские пески.
— Речь о твоем академическом отпуске, — сказала сенатор. — Я подумала — об этом можно рассказать.
— Саудовская Аравия, — продолжал Томас. — Не самое подходящее место для молодой особы, особенно в наше время. С тех пор как к власти пришли фундаменталисты, там в большом почете шариат. Не завидую вам — целый год проходить в абае.
— Перспектива одеваться по-монашески меня не пугает.
Дженьюэри расхохоталась.
— Я тебя никогда не понимала, — призналась она. — Тебе дают целый год, а ты снова отправляешься в пустыню.
— Мне знакомо это чувство, — сказал Томас. — Вам, должно быть, не терпится увидеть иероглифы.
Али насторожилась. О наскальных надписях она Корделии не сообщала. Томас объяснил, обращаясь к Дженьюэри:
— В южных окрестностях Йемена их особенно много. Протосемитские письмена. Саудовский век тьмы.
Али пожала плечами, словно речь шла об известных всем фактах, но внутренне напружинилась. Иезуит как-то проведал о ее планах. Что еще ему известно? Знает ли Томас о другой причине ее отпуска, о том, что она оттягивает принятие окончательного обета? Отсрочка понадобилась как для занятий наукой, так и для нее самой — для испытания веры. Быть может, его прислала мать-настоятельница, чтобы он исподволь ее направлял? Али тут же прогнала эту мысль. Они бы не посмели. Такой выбор — ее дело, а не какого-то иезуита.
Томас словно прочел опасения Али.
— Видите ли, я слежу за вашей карьерой, — объяснил он. — Я и сам балуюсь антропологией и лингвистикой. Ваша работа о неолитических надписях и праязыке написана… как бы это сказать… весьма изящно для вашего возраста.
Он явно старался, чтобы его слова не прозвучали лестью, и правильно делал. Али нелегко заморочить.
— Я прочитал все ваши работы, которые смог найти, — продолжал Томас. — Смело и весьма, особенно для американки. Большинство исследований по праязыкам пишется в Израиле русскими евреями. Но им просто деваться некуда. А вы-то молоды, перед вами все дороги, и все же вы взялись за такое неортодоксальное исследование. Происхождение языка.
— Не понимаю, почему люди так рассуждают, — сказала Али. Томас задел ее за живое. — Находя путь к первым нашим словам, мы возвращаемся к нашим истокам. И это приближает нас к Господу.
«Да, именно так», — подумала она. При всей наивности подобных рассуждений. Такова сущность ее исследований, ее разума и души. Иезуита ответ, казалось, вполне удовлетворил. Впрочем, для Али это значения не имело.
— Скажите мне как профессионал, — попросил он. — Что вы думаете о выставке?
Ее явно проверяли, и без Дженьюэри тут тоже не обошлось. Али решила уступить, но осторожно.
— Я немного удивлена, — отважилась она признаться, — их вкусом к священным реликвиям.
И Али показала на стенд с четками — из Тибета, Китая, Сьерра-Леоне, Перу, Византии, страны викингов, Палестины. Рядом — витрины с распятиями, потирами, изображениями для медитации, сделанными из золота и серебра.
— Кто бы мог подумать — хейдлы собирают такие изящные изделия. Я такого от них не ожидала.
Монахиня подошла к монгольским доспехам двенадцатого века; на них, исколотых, до сих пор оставались пятна крови. Повсюду висело и лежало оружие, носившее следы долгого применения, доспехи, пыточные орудия… хотя в описании экспозиции сказано, что эти предметы были изготовлены людьми.