Прекрасна и очень опасна
Шрифт:
«Может, ей будет лень снова все это снимать?» – подумал Виталий с надеждой.
Обернулся к посетителю, который с непроницаемым видом наблюдал эту маленькую жанровую сценку:
– Ну, в чем дело? Раздевайтесь до пояса. Майку можете оставить, прохладно у нас; цепочку, если есть, снимите.
– Да, у вас тут и в самом деле прохладно, – кивнул парень. – Поэтому я пока погожу раздеваться, а сначала покажу вам кое-что.
И он достал из сумки, висевшей через плечо, пластиковую папку.
– Что это у вас? – спросил Виталий. – Прежние снимки вашей ключицы? Да зачем они? Главное, как она сейчас себя чувствует.
– Нет, прошу вас, посмотрите, пожалуйста, – вежливо, но чрезвычайно настойчиво попросил парень, и Виталий, пожав плечами, раскрыл папку, освещенную мертвым светом неугасимого негатоскопа. [5]
Увидал верхний снимок – и резко захлопнул папку.
Это был отнюдь не рентгеновский снимок. Это была фотография, взглянув на которую Виталий мгновенно понял, что этот парень явился вовсе не от Семена.
5
Специальный матовый экран для просмотра рентгеновских снимков.
Бог ты мой… Неужели она все еще не поняла, что ничего у нее не получится?!
– Кто вас прислал? – спросил он раздраженно. – Говорите быстро, ну!
– Да вы, наверное, и сами понимаете, кто меня прислал, – угрюмо ответил парень. – И сразу вам скажу: вам же будет лучше, если вы все эти материалы прочтете. Или хотя бы просмотрите выделенные места. Предупреждаю: пока вы все это не сделаете, я отсюда не уйду. И меры к вам буду применять самые неожиданные. Вплоть до принуждения.
С этими словами он щелкнул кнопкой английского замка на двери, а сам уселся в кресло рядом со столом Виталия и положил себе на колени… пистолет.
Он был какой-то длинноствольный… а впрочем, в оружии Виталий не разбирался. При виде пистолета у него что-то холодно защекотало на пояснице. И дыхание захватило от догадки: «А ведь это не она его прислала! Где ей раздобыть такого киллера – а у парня и в самом деле взгляд профессионального киллера как раз перед контрольным выстрелом!»
Не то чтобы он заглядывал в глаза многим киллерам накануне этого самого выстрела, но в жизни все-таки повидал немало чего. И очень четко понимал, когда надо морально и физически попятиться. Поскольку в данную минуту он сидел, попятиться физически не мог никак. Зато морально это сделал с превеликой готовностью:
– Ладно. Я прочту. Давайте вашу папку.
Да уж, знал бы он, что его ждет, когда выпроваживал Анюту… Дурак! В ней было его спасение!
А впрочем, в ней было не спасение, а только отсрочка приговора. Разве ты не ощущал в глубине души, уже после первого разговора с ней, – разве не ощущал, что добром дело не кончится, что если она уже ступила на скользкую дорожку, то скоро с нее не сойдет? Вообще не сойдет? С ее-то несусветным упрямством и безумными принципами? Он уже один раз стал жертвой этих принципов – так что же, сейчас ждал от нее пощады?
Снова открыл папку. Виталий уже был готов к тому, что увидит, однако все равно так резанул этот снимок! Тем самым по тому самому. Он ведь уже и забыл, что Иннокентий был раньше вот таким. Беззаботным, с широкой улыбкой, с этим смешливым взглядом чуть исподлобья. Впрочем, теперь он улыбался не менее широко, но это была совсем другая улыбка. Кто и когда видел искренность в улыбке публичного политика, недавно избранного мэра Нижнего Новгорода? А впрочем, с того времени, как была сделана эта фотография, прошло тринадцать лет. Конечно, Иннокентий изменился. И тот человек, который стоял рядом с ним, тоже изменился. Это Виталий точно знал, потому что видел его каждый день. И даже не один раз в день!
В зеркале видел. Ну да, рядом с Иннокентием стоял его лучший друг – Виталик Привалов.
Он отложил фотографию и принялся перебирать бумаги, лежащие под ней. Там было не меньше тридцати листочков: что-то переснято на ксероксе, что-то отпечатано на компьютере: видимо, качали из Интернета. Часто мелькали фотографии Иннокентия: выступает где-то, общается с какими-то тетками – типичные сормовские жительницы по виду… Да ведь он и сам был родом из Красного Сормова, потомственный пролетарий, выбившийся в люди! Вот он с представителем президента – не зря, значит, плевались его соперники на выборах: Коренев – ставленник партии власти! Еще про него говорили, что в дружках у него ходят «криминалы» – пожалуйста, рядом с ним на другом фото Данила Гордеевский. На этом мужике пробы ставить негде. А вид такой, словно они кореша – не разлей вода. О, да это заметочка из черного пиара предвыборных соперников Иннокентия. Забавный текст:
«Недавно бывшие братки снова встретились и договорились о намерениях. Данила Гордеевский, небезызвестный авторитет, который, по настойчивым слухам, держит нижегородский общак, во всеуслышание поклялся, что, если кто посмеет только пикнуть против его любимого кореша Иннокентия, тот будет конкретно иметь дело с ним, Данилой, и тогда известная угроза замочить в сортире покажется детским лепетом по сравнению с участью, которая чисто в натуре ожидает Кешиного обидчика».
Эта заметка была вся обведена красным маркером, а последние строки подчеркнуты.
Виталий передернулся и поспешно сунул листок вниз всей стопы.
Парень, сидевший в кресле, слегка усмехнулся.
Виталий насупился и принялся просматривать другие листки.
Да, тот, кто собирал все это, не поленился, что и говорить! Статьи, заметки, интервью… Взгляд Виталия выхватил еще один отчеркнутый абзац:
«– Иннокентий Петрович, в вашей жизни было много тяжелых страниц…
– Ну, наверное, они есть в жизни каждого.
– Я хотела бы спросить о личном. Извините, если мои вопросы покажутся вам неделикатными. Если вам не хочется на них отвечать, вы можете…
– Нет, почему, я счастлив буду поговорить об Эле. Вас ведь именно это «личное» интересует? Она была для меня всем на свете. Я так любил ее, что иногда даже ревновал к будущему ребенку. Думал: зачем нам кто-то еще, ведь нам так хорошо вдвоем. Ну, наверное, и… накликал, наверное.
– А вам никогда не приходило в голову еще раз жениться?
– Нет. Для меня это исключено.
– Как ваше здоровье теперь?
– Ну а что мое здоровье? Нормальное. Оно не мешает мне заниматься политикой, не помешает стать нормальным мэром для моего родного города. Больше ничего меня в жизни не интересует».
Последняя строка была обведена и отчеркнута несколько раз. Чудилось, на нее легло огромное кровавое пятно.
«– Иннокентий Петрович, вы стали преуспевающим бизнесменом, вы богатый человек. Скажите, зачем вам менять вашу успешную деятельность на горький хлеб публичного политика? Или вы думаете, что их хлеб не очень горький? Судя по тому, что вы смеетесь…
– Ну, знаете, я думаю, что всякий хлеб бывает то горьким, то сладким. Думаю, тут не может быть никаких обобщений. Я в своей жизни всякого нахлебался. И такое было горькое, что горло судорогой сводило. Ничего, как-нибудь и с политикой справлюсь.
– А вы согласны с пословицей, что все, что ни делается, делается к лучшему?
– Нет.
– Почему?! Говорят, мы даже ошибки совершаем для того, чтобы извлекать из них уроки!
– Это верно. Однако случаются ошибки, которые невозможно исправить. И никакие извлеченные из них уроки не идут впрок. Бывают такие дела, знаете… они все выжигают в человеке, остается мертвая земля. На ней уже ничего не может взойти. С этим надо жить. И вечно проклинать себя за то, что ты остался жив».