Прекрасна и очень опасна
Шрифт:
Лида тяжело вздохнула:
– О господи! Ну, Михаил его зовут, подумаешь, нашли засыпку! Если Майя – Михайловна, то, значит, отца ее звали Михаил Нефедов.
– Браво! – восхитился Амнуэль. – Теперь вижу, вы еще не совсем потеряны для создания остросюжетных романов! У вас еще может быть счастливое будущее в этом жанре!
Лида кивнула, слабо улыбнувшись, только потому, что надо же как-то реагировать на искренние попытки хозяина ее развеселить. Мысли же, впрочем, были заняты совершенно другим. Она вдруг осознала, что уже слышала где-то это имя и фамилию – Майя Нефедова. Она откуда-то знала эту Майю… давным-давно, много лет назад. Вот только никак не вспомнить, когда и где они общались. Может быть, учились в одной школе? Вроде нет… Или в кружке занимались вместе? Нет! Майя занималась в другом кружке – но в том же Дворце пионеров, что и Лида. Майя ходила в хоровую студию. А помнила ее Лида потому, что хоровики иногда принимали участие в выступлениях фольклорной студии, где занималась Лида. И вдобавок ко всему Майя была соседкой Виталия Привалова, с которым Лида ходила вместе в студию, дружила, а потом влюбилась в него до того, что даже вышла за него замуж… но беспощадно бросила, как только поняла, за кого именно вышла. За подлеца и предателя! Ну а у Майи, значит, не нашлось сил покинуть Майданского… Но как, интересно знать, она вообще угодила за него замуж? Неужели встретились через много лет после того позорного случая и в Майданском взыграла совесть? Но как же Майя его простила?!
– Короче, Бровман написал нужное заключение, подтверждающее факт изнасилования, – вновь заговорил Марк Соломонович, – а потом Нефедов опять посадил дочку в машину и повез… Отгадайте, куда он ее повез?
– О господи! – вздохнула Лида. – Что, продолжаете проверять меня на профпригодность? Ну, куда мог повезти Майю Нефедов с медицинским заключением на руках? Видимо, в милицию. Куда еще?
– Садитесь, два! – разочарованно вздохнул Амнуэль. – Вы безнадежны, барышня. Нет, он повез дочку не в милицию, а… на улицу Минина, один. Знаете этот суперпрестижный домик советских времен, где жила вся партийно-обкомовско-облисполкомовская элита? Конечно, знаете! Его все знают. Вот и Нефедов отлично знал, что в этом доме жил господин… пардон, товарищ Майданский Петр Григорьевич. Конечно, это ведь происходило в 1985 году, тогда господа еще только в капстранах да на страницах романов проживали. Привез, значит, Нефедов дочку к папеньке обидчика-насильника-развратника-распутника и предъявил ее среди темной ноченьки вместе с бровмановским медицинским заключением. А потом продиктовал папаше-партайгеноссе ультиматум… – Амнуэль произнес это слово именно так – с ударением на последнем слоге. – Вот сейчас во все корки бранят советские времена. А вообразите ситуацию, чтобы в наше время оскорбленный отец привез дочку к папаше насильника – по нынешним меркам, к крупному олигарху, назовем это так. Да ведь глупого Нефедова в наше время набежавшие телохранители живьем бы в землю закопали – вместе с дочкой! В землю, в бетон, под асфальт – не знаю куда! А Майданский их выслушал – и не просто выслушал, но и начал предлагать какие-то пути, как исправить дело. Деньги предлагал – большие деньги! Майя Михайловна рассказывала, она была в таком шоке, что никак не могла понять, о чем идет речь. Помнит, что разговор между pater'ами family был долгий, и в разгар его на пороге появился сам Валерик Майданский. Видимо, наш любитель «клубнички» решил, что лучше оказаться подальше от места преступления. И угодил прямо на стрелку! Короче, к утру договор о намерениях был подписан. Нефедовы спускают дело на тормозах и в милицию не обращаются. Валерик остается безнаказанным, на свободе, карьера папы Майданского не рушится под уклон. Но! Через два с половиной года, как только Майе исполняется восемнадцать, играют официальную свадьбу. Тайная регистрация производится завтра же: родная тетка Майи, сестра ее матери, работала заведующей загсом. До дня официального бракосочетания молодые живут отдельно, никто ничего не знает, все шито-крыто. В случае возникновения нежелательной беременности делается тайный аборт силами все того же Бровмана, которому должен оплатить работу папа Майданский. Лихо, правда? – воскликнул Марк Соломонович.
– Лихо, – ошеломленно повторила Лида.
– То-то! – погрозил пальцем адвокат. – Где вам, детективщицам, измыслить этакий поворот сюжета? Тут надо Островским быть, чтобы описать это, причем не Николаем Александровичем, а Александром Николаевичем Островским, да и то – Харита Игнатьевна Огудалова рядом с этим Нефедовым просто отдыхает! Кстати, – спросил Амнуэль как бы в скобках, – вам что-нибудь говорит набор этих имен? Вы Островских-то различить способны? А кто такая Огудалова – знаете?
– Не извольте беспокоиться, – от обиды чопорно проговорила Лида. – Я заканчивала филфак университета. Так что кое-что успела узнать о великой русской литературе. А также местами о зарубежной.
Амнуэль снова заржал с той же детской непосредственностью:
– Вот и славненько. Продолжать? Или сами домыслите развитие событий?
– Что ж тут домысливать? – пожала плечами Лида. – Тут и домысливать нечего. Майя, конечно, забеременела, сделала аборт. После чего у нее не может быть детей. В назначенный срок Валерик на ней женился, и они прожили после этого несколько лет во взаимной ненависти. До тех пор, пока мой брат – на свое горе, а на Майино счастье – не поругался с Майданским в дверях оперного театра. Ин-тел-лиген-ция… По театрам ходят на свою голову! – с горечью протянула она. – Вот так и вышло, что Майя Майданская стала богатой вдовой.
– Браво, барышня! – похлопал в ладоши Амнуэль. – Браво. Все точно… хотя вы правы, тут и в самом деле не стоит напрягать мыслительные способности, ситуация изначально прогнозируемая. Правда, папе Нефедову все это большого счастья не принесло: во время официальной свадьбы дочери он был уже очень плох, а через месяц сгорел от рака легких. Мир праху его, он был уверен, что дочь должна благодарить доброго папеньку по гроб жизни!.. А кстати, о добрых папеньках. Не возник ли у вас один интересный вопрос: откуда у Валерика Майданского такие большие деньги?
– Да какая мне разница? – пожала плечами Лида. – Макли какие-нибудь финансовые, грязные игры…
– И опять вы правы, – кивнул Амнуэль. – Только в эти игры играл не сам Валерик, а его папа, дослужившийся к тому времени до третьего секретаря обкома партии. И впрямь – роль секретаря по идеологии была написана просто-таки для него, потому что этот человек обладал совершенно незаурядным политическим чутьем. Уже тогда он почуял ветер перемен и понесся по этому ветру очень споро. Помните такой персонаж нашей истории – Глеба Чужанина? Первый демократический губернатор Нижегородчины?
– А то! – усмехнулась Лида. – Кто же его не помнит? Думаю, он нам всем навеки в память врезался. Потом в министры угодил по воле Первого Папаши. Этакий политический попугай.
– Ну так вот: Майданский-пэр был одним из его столпов – нелегальных, понятное дело. И советами помогал, и финансами, и связями. Ну а когда Чужанин воссел на губернаторский трон, он сполна расплатился со своими «столпами». Тогда шла приватизация как ошалелая. Майданский-папаша получил нехилое количество акций Нефте – и Газпрома, а также автозавода, парочку бензоколонок в живеньких местечках, два дома на Большой Покровской улице, которые немедленно и очень выгодно сдал в аренду надежным и богатым людям, и вдобавок ко всему – место в правлении акционерной компании «Волжское пиво». И все это унаследовал от него Валерик – кроме места в правлении пивного заводика, потому что его папаша продал за очень нехилую сумму, когда почуял, что дни его сочтены и канцер, сиречь рак, скоро окончательно его сожрет. Однако Валерий получил от отца деньги за это тепленькое местечко! А надо сказать, что молодой Майданский при всей своей гнусности был далеко не дурак. Деньги он считать умел и делать их умел. Кстати! – превесело воскликнул вдруг Амнуэль. – Вы знаете, что это такое? – И он вытянул руку, сжатую в кулак, из которого торчали указательный и большой палец, сложенные в щепоть.
– Ну… наверное, перстное сложение староверов для того, чтобы осенить себя крестным знамением, – нерешительно предположила Лида.
– Горе от ума! – сожалеючи посмотрел на нее Амнуэль. – Вот уж правда, что горе от ума! Это, – он повторил жест, – означает, что перед вами мертвый еврей! Потому что живой еврей делает вот так! – И он быстро-быстро зашевелил сложенными в щепоть пальцами. – Вот такими были оба Майданские, что пэр, что фис, [7] даром что были как бы русские. Но, – загадочно усмехнулся адвокат, – подозреваю, что Майя Михайловна тоже унаследовала деловую хватку своего собственного папеньки, творческого человека Нефедова, который когда-то пустил дочь в оборот, словно разменную монету. После смерти мужа она не стала соваться в дела, в которых ни черта не понимает, наняла толковых управляющих, а сама занялась тем, чем ей хочется заниматься: поет в собственном клубе, с новым мужем. Я его не знаю, но, говорят, очень талантливый музыкант.
7
Отец, сын (фр.).
– Не знаю, я его видела, но ни пения, ни игры не слышала, может, он и талантливый, только шибко молодой и какой-то забитый с виду, – пробормотала Лида, пытаясь уложить в голове ворох полученной информации. Да, вот это называется – метил в волка, а попал в медведя! Теперь она знает и о процессе, и обо всей этой истории не просто много – даже больше, чем нужно! Как бы осмыслить все это?! И все же… и все же так и нет ответа на два главных вопроса. Первый – прежний: почему Майю хватил припадок при виде Лиды? Если Майя была так уж признательна Сергею, вроде бы не с чего до удушья пугаться его сестры. Да и второй вопрос – тоже прежний: почему Сергей ушел из жизни в сопровождении этих щемящих и непонятных слов:
Кружится снег – зима пришла опять,Закат в крови – и жизнь к закату мчится.Теперь настало время вспоминатьТебя, моя прекрасная волчица!Что, что, что значили они для него? Ведь он не мог слышать эту песню раньше: клуб открылся какой-то месяц назад. Нет… Сергей умер в феврале, а песня уже была записана на пленке. Ну, наверное, Майя ее исполнила где-то, и песня так поразила Сергея, что заменила ему друга, которого просят проводить тебя в последний путь.