Прекрасна и очень опасна
Шрифт:
– Ну, было, – нерешительно пробормотал Иван. – А точно у тебя не льется?
– Да нечему там литься! – со всей мыслимой и немыслимой убедительностью воскликнула Лида. – Хочешь – приходи, проверь.
– Больно надо – ноги бить, – буркнул Иван. – Ладно, подожду: если будет еще сильней протекать, пойду к тем, из другого подъезда, морду чистить.
– И правильно сделаешь! – горячо поддержала Лида. – Давно пора их приструнить! Ну, пока, желаю успеха, мне работать надо!
И быстренько положила трубку.
Полетела в ванную. Ой, ой… почти вся вода уже ушла вниз. Но надо хотя бы навести видимость полной суши, вдруг занудный Ванька все же придет проверять? Замаскировать поскорей все, что можно… Так, а белье недостиранное куда девать?!
Опять телефон! Что, Ванька уже сбегал во второй подъезд и теперь решил довести дело до логического завершения?
Может, не брать трубку? Пусть названивает. Нет, это глупо: не дождавшись ответа, он сразу поймет, что у Лиды рыльце в пушку, и тогда точно притащится.
Обреченно вздохнув, Лида взяла трубку:
– Да… слушаю!
– Девушка, Сергея позо… Мать так и так, да неужели я снова к вам попал?! Да что за номер заколдованный, туда его и сюда! Извините, наберу еще раз.
Тот человек! Это не Ванька, это тот, незнакомый человек! Ну и лексикон у него, кстати сказать…
– Нет, нет, подождите, не бросайте трубку! Вы правильно номер набираете, извините, я просто не сразу поняла, что вам нужен мой брат.
– Бра-ат? – радостно протянул голос. – А, понял. Еж твою сзади и спереди! Ты Лидочка, правда? Лидочка, которая жила аж в Париже? Мне Сережа про тебя рассказывал. Хорошая девочка Лида, он так тебя называл. Очень рад тебя слышать, очень. А я Григорий. Не говорил Серега про меня? Ну, как там у вас дела? Как Сережка, очухался хоть немного? Как его здоровье? Он дома?
– Нет, – тихо сказала Лида. – Его нет.
– Эх, жалость какая! А он когда вернется? Главное дело, у меня поезд через два часа, а так надо бы повидаться!
– Извините, Григорий, – с усилием выдавила Лида. – Сережа не вернется. Он… умер. Еще в феврале. Так что… вот.
Тишина в трубке длилась так долго, что Лида решила, что этот неизвестный Григорий от потрясения потерял дар речи.
– Алло? Вы слушаете? Григорий?
– Да, я здесь, – медленно отозвался тяжелый голос. – Как умер Серега? Что с ним было? Сердце не выдержало?
Лида сглотнула. Кто он, этот человек? Если она никому не сказала о самоубийстве брата, неужели скажет какому-то там Григорию? И все-таки наплести каких-то совсем уж баек не поворачивался язык.
– Сережа угорел, – пробормотала она. – Поехал в деревню, лег спать, а вьюшку закрыл слишком рано.
Григорий начал материться. Это было что-то жуткое – слушать эти слова, которые впервые в жизни не оскорбляли слух Лиды, а падали где-то рядом – словно комья земли на крышку гроба. Сережиного гроба. И она даже не сразу расслышала среди этого тяжелого, погребального грохота другие слова.
– Так, значит, она все же загрызла его, эта волчица… – в сердцах бросил Григорий. Лида ощутила, как ее сердце медленно пропустило один удар.
– Что? – тихо спросила она. – Что вы сказали? Кто его… загрыз?
– Не знаешь? – выдохнул Григорий. – Он тебе, значит, ничего не рассказал? Зря… Ну, видно, так решил. А мне вот что скажи. Как нам с тобой пересечься? Я деньги Сереже должен. Он когда выходил – оставил мне гроши на всякий пожарный. К счастью, они мне не понадобилось. Привез обратно. Раз его нет – тебе передам. Домой к тебе не поеду – незачем мне у тебя там светиться, народ пугать. Да и времени в обрез, мне еще надо к ментам, печать в бумажке шлепнуть. Вот что скажу: приезжай на вокзал через час. На Московский. Я уезжаю с барнаульским поездом. Будет время поговорить. Деньги заберешь, а я тебе еще кое-что расскажу. Не хотел говорить, а теперь, думаю, – надо! Ты ведь небось про своего брата мало что знаешь, коли спрашиваешь, какая волчица его загрызла? Приезжай, хорошая девочка Лида! Не пожалеешь… Жду тебя около справочного бюро. Все, отбой бараку!
И он положил трубку, а Лида еще какое-то время так и стояла, сжимая свою вспотевшими пальцами.
Отбой, барак… Мат, подобного которому она в жизни не слышала… Этот мужик был вместе с ее братом там, на зоне. Это о нем предупреждал Сережа, о нем говорил: «Деньги, которые ты посылала, – спасибо за них, большое спасибо! – они почти все целые остались, я их отдал там одному человеку. Он в мае должен выйти, обещал привезти. Он хороший парень, он мне там другом был. Если появится такой Гриша Черный, скажет, должок, мол, привез – ты его не бойся, значит, это он, ты с ним без опаски встреться».
Сережа, значит, уже тогда был убежден, что с Григорием не увидится. Он уже тогда решил это с собой сделать. А Лида не поняла, что-то прочирикала в ответ: мол, ты сам с Григорием с этим встретишься! А он уже знал, что не встретится никогда…
Ну что ж. Хоть и страшно, и больно, и жутко от этой вновь проснувшейся боли, хоть и не хочется видеть человека, который напомнит ей о том, каким вернулся домой Сережа, но не исполнить последнюю просьбу брата ей никак нельзя.
К тому же… эти слова о волчице! Что они значат? Имеют какую-то связь с песней? Имеют какое-то отношение к Майе Майданской?
Гадать бессмысленно. Надо просто поехать на вокзал. Но сначала… но сначала все же вытереть пол в ванной!
Дело уже не в страхе перед Ванькиным гневом. Просто ничто так не ставит на место мысли и чувства, как простая, можно сказать, тупая и однообразная домашняя работа.
31 декабря 2002 года
– Олег, сядь за руль, хорошо? – тихо сказала Майя, когда они вышли из пятой больницы. – У меня почему-то сил нет.
– Маечка! – Олег резко остановился, вцепился в ее руки. – Да что он тебе сказал?!
– То же, что и тебе, – пожала она плечами, призвав на помощь все свои актерские таланты. – С легкими все в порядке, просто очень сильно ударило по связкам из-за этого обострения аллергии.
– Почему же ты на себя непохожая от него вышла? – допытывался Олег. – Ну? Почему?
– Господи, радость моя, ну ты что, не понимаешь? Мне было страшно. Очень страшно! Я как встала перед этим, как его там, электронно-оптическим излучателем, подумала: а вдруг что-то серьезное? Туберкулез или, не дай бог…