Прекрасная нивернезка
Шрифт:
Обычно в дни выгрузки он после работы отдыхал: это значило, что он обходил все матросские кабачки, от Пуэн-дю-Жур [2] до набережной Берси.
Зато выгрузка затягивалась обыкновенно на неделю с лишним, и мамаша Луво все время сердилась.
На этот раз ни белого вина, ни лени нет и в помине — Франсуа охвачен желанием сделать все как можно лучше, он неутомимо, не покладая рук работает.
Малыш, словно поняв, что ему нужно завоевать себе место, старался
2
Пуэн-дю-Жур находится на западной окраине Парижа; набережная Берси — на восточной.
Впервые за всю жизнь девочка провела день без слез, впервые не набила себе синяков и не разорвала чулок.
Маленький товарищ развлекал ее, утирал ей нос.
Он охотно жертвовал своими волосами, чтобы помешать слезам, готовым в любую минуту брызнуть из глаз Клары.
И она запускала ручонки в его густую спутанную шевелюру и дразнила своего старшего друга, как щенок, задирающий большую собаку.
Мамаша Луво издали наблюдала за происходящим.
Она говорила себе, что неплохо иметь эту маленькую няньку.
Пожалуй, можно оставить Виктора у себя до конца выгрузки. Еще будет время отдать его перед отходом баржи.
Вот почему вечером она ни словом не обмолвилась об отправке малыша и, досыта накормив его картошкой, уложила спать, как и накануне.
Можно было подумать, что приемыш, которого привел Франсуа, является членом семьи, а видя, как Клара, засыпая, крепко обнимает его за шею, нетрудно было догадаться, что девочка взяла его под свое покровительство.
Выгрузка «Прекрасной нивернезки» продолжалась три дня.
Три дня каторжной работы без отдыха, без передышки.
Но вот к полудню нагружена последняя повозка, и баржа опустела.
Буксирный пароход должен был прийти за нею на следующее утро, и Франсуа весь день скрывался под палубой, починяя обшивку. Его не переставали преследовать слова, которые вот уже три дня звучали у него в ушах:
«Отведи его к полицейскому комиссару».
Ох уж этот комиссар!
Обитатели каюты «Прекрасной ннвернезки» боялись его не меньше, чем действующие лица балаганного Петрушки.
Он сделался чем-то вроде буки, мамаша Луво злоупотребляла его именем, чтобы усмирить Клару.
Всякий раз, когда она произносила это страшное слово, мальчуган устремлял на нее испуганный взгляд — взгляд ребенка, слишком рано узнавшего, что такое страдание.
Он смутно понимал, чем угрожало ему это слово.
Комиссар! Это означало, что не будет больше ни Клары, ни ласковых слов, ни теплой печки, ни картошки! Вместо этого — возврат к мрачной жизни, к дням без хлеба, к ночам без кроватки, к пробуждениям без поцелуев.
Оттого-то накануне отъезда он и вцепился так крепко в юбку мамаши Луво, когда Франсуа дрожащим голосом спросил:
— Ну, так
Мамаша Луво ничего не ответила.
Казалось, она подыскивала предлог, чтобы оставить Виктора.
Что же касается Клары, то она, задыхаясь от слез, каталась по полу, твердо решив довести себя до нервного припадка, если ее разлучат с новым другом.
«Женщина с головой» сказала значительно:
— Бедный мой муженек! Ты, конечно, по обыкновению сделал глупость. Теперь за нее надо расплачиваться. Ребенок привязался к нам, Клара без ума от него, всем нам будет тяжело расстаться с ним. Я попробую оставить его, но требую, чтобы вы все мне помогли. В первый раз, как Клара закапризничает или же ты напьешься, я отведу его к полицейскому комиссару.
Папаша Луво просиял.
Итак, решено. Он дает зарок не пить.
Он улыбался, растягивая рот до ушей, и пел на палубе, разматывая канат, в то время как буксирный пароход тащил за собою «Прекрасную нивернезку» вместе с целой флотилией барж.
III. В ПУТИ
Виктор был в пути.
Путь его лежал мимо пригородных деревушек, домики и огороды которых гляделись в реку.
Мимо белой страны меловых гор.
Вдоль шумных бечевников.
Мимо холмов, по направлению к мирно дремлющему каналу Ионны и его шлюзам.
К вечнозеленому, лесистому Морвану.
Прислонясь к рулю, Франсуа, твердо помнивший свой зарок, пропускал мимо ушей приглашения шлюзовых смотрителей и виноторговцев, удивленных тем, что он плывет мимо.
Крепко приходилось держать руль, чтобы помешать «Прекрасной нивернезке» причаливать у кабачков.
Ведь с тех пор, как старая баржа совершала все один и тот же рейс, она знала все пристани и сама останавливалась около них, как лошадь, которая тащит конку.
На носу баржи, опираясь на свою единственную ногу, Экипаж меланхолично орудовал огромным багром, отталкивая водоросли, закругляя на поворотах, цепляясь за шлюзы.
Работа несложная, однако и днем и ночью раздавалось постукивание его деревянной ноги по доскам палубы.
Безропотный и молчаливый, он принадлежал к числу тех, для кого все в жизни складывается неудачно.
Еще в школе товарищ выколол ему глаз, на лесопилке его изувечили топором, а на сахарном заводе кипятком обварили…
Ему пришлось бы нищенствовать и в конце концов умереть с голоду где-нибудь в придорожной канаве, если бы Луво — а ведь у него глаз был наметанный — не взял его к себе в помощники сразу же, как только тот вышел из больницы.
Это даже послужило когда-то поводом к крупной ссоре — совсем как теперь из-за Виктора.
«Женщина с головой» разгневалась.
Луво повесил нос.
А Экипаж в конце концов все-таки остался.
Теперь он входил в состав зверинца «Прекрасной нивернезки» на равных правах с кошкой и вороном.