Прекрасная пастушка
Шрифт:
— Завтра? У меня еще отпуск. Не хотелось бы светиться.
— Понял.
— Слушай, дуй ко мне, а? Это рядом. Посидим, повспоминаем. Заночуешь у меня. А утром — на конференцию.
— А… жена не вздыбится на полуночного гостя?
— Ну у тебя и лексика, — хмыкнул Решетников.
— Лексика каждого субъекта соответствует окружающей его среде. Я живу среди животных, а они, сам понимаешь, могут вздыбиться. Ты знаешь об этом не хуже меня.
— Понял. Очень доходчиво объяснил. И полно, как всегда. За что тебя я всегда любил. Но не волнуйся, дыбиться некому. Жены нет.
—
— Да с чего ты взял? Нет у меня никакой жены! — Решетникову стало интересно, откуда такая настойчивость у Паши Мартынова, который был при нем самым первым компьютерщиком на Таймыре.
— Не понял. Врали, что ли?
— Да о чем ты? Приезжай, разберемся. Жду. Адрес запиши.
— Пишу…
Пока Паша Мартынов ехал, Саша распорядился на кухне. Он вынул из холодильника мороженую курицу, положил в микроволновку и покрутил таймер. Двадцать минут хватит, оделил он ее временем. Когда гость приедет, он поставит ее печься, а потом включит ненадолго гриль, и они прекрасно поужинают. Всякий раз он с благодарностью вспоминал коллегу, который надоумил его сдаться передовой кухонной технике.
Более того, в ожидании гостя Саша сделал над собой усилие и почистил овощи — кабачок, которым угостил его сосед, и перец. Будут овощи гриль, которые напомнят ему об истинно гурманских обедах в прошлой, африканской жизни, когда его приглашали в посольство. Было дело в Кении, где в него влюбилась дочка рядового сотрудника, а точнее сказать — охранника, но все расстроилось, когда Решетникова перевели на дальние кофейные плантации, а срок ее студенческих каникул закончился.
Девушка была похожа на Вилю, вдруг пришло ему в голову. Высокая, белая, только гораздо моложе, вдвое моложе. Тогда была моложе. Виля в юности…
Рука, в которой он держал нож с зеленой пластмассовой ручкой, замер над ярко-зеленым перцем. Опасаясь той мысли, которая заставила его замереть, он попытался переключиться и сосредоточиться на перце — он где-то слышал, что самые полезные овощи ярко-зеленые. Витаминов в них больше, чем в овощах любого другого цвета.
Ярко-зеленый изумруд, неограненный, он подарил Виле на Новый год. Она так и не сделала при нем кольцо с этим камнем. Да и где было сделать?
Саша вздохнул, теперь не надо ловчить с самим собой и прятаться от себя. Он надеялся — или просто ожидал, — что Паша расскажет ему что-то о Виле.
Паша звонил в дверь так энергично, будто за ним гналась стая собак. Он всегда был такой — резкий и взрывоопасный, но это лишь пиротехника, довольно скоро понял Решетников. В минуту настоящей опасности он надежный мужик. Однажды, все поселение на Бикаде с ужасом наблюдало, как со склона, совсем не с того, откуда ждали животных, неслись галопом овцебыки.
— Берегись, Паша! — крикнула ему Виля, первой заметившая опасность.
Саша до сих пор помнит приоткрытые рты животных, из которых, как и из ноздрей, вырывались облачка пара, головы опущены, и потому глыбистые тела казались безголовыми. Все замерли, а Паша внезапно обернулся и закричал: «Стоять!» Он сорвал с шеи клетчатый шарф и, размахивая им, помчался навстречу стаду.
Никто не дышал, не разрешая себе думать о том, что сейчас произойдет у них на глазах.
Но Паша оказался не только быстрым, но и мудрым. До него оставалось не больше пяти шагов, когда овцебыки остановились, потом развернулись и, пыхтя и отплевываясь направились обратно на склон.
Он помнил, как Виля бросилась ему на шею, но Саша не ревновал в тот момент, потому что понимал — это порыв доктора.
— Ты как? — спросил он, подойдя к приятелю.
— Ну разве что немного успокоительного бы, — сказал он.
— Сейчас я дам тебе валерьянки, — пообещала Виля.
— Лучше всего той жидкости, в которой настаивают валерьяновый корень.
Он выпил полстакана неразбавленного спирта и даже не захмелел.
А говорят, что страх к человеку приходит после.
В действительности дело в другом — после приходит не страх, а его осознание, как и осознание многих поступков, произнесенных в горячке слов. Как и прозрение. Как много чего еще.
Паша любил Вилю, а она любила его, Решетникова Александра Игнатьевича.
— Так вот, стало быть, как ты живешь, — говорил Паша, оглядывая большую гостиную. — Говоришь, холост до сих пор? — Он ехидно взглянул на давнего друга по Арктике…
— Можно подумать, ты женат, — фыркнул Саша.
— Ну не всем же… А кстати, где твоя роскошная рыжая борода? Или ты больше не из породы овцебыков? — Он хитро усмехнулся. — Ты от них открестился?
— Понимаешь, борода ухода требует, а мне уже лень, — сказал Саша, добавляя в рюмку гостя коньяку. — Да, курочку не обделяй вниманием, — кивнул он на разрезанную поджаристую птицу на большом блюде в окружении нежных овощей гриль.
Слушай, ты стал таким кулинаром… — Паша с хрустом отломил куриную ногу.
— Для дорогого гостя чего не сделаешь, — улыбнулся Саша. — Давай рассказывай.
… И тот рассказал. Он рассказал такое, от чего Саша Решетников впервые за годы своей бестрепетной жизни почувствовал, что этот мир полон печали.
16
Что это может быть такое, в конце концов?
Рита крутила две буквы и так, и этак. Она пыталась придумать ответ, но все равно не понимала, что может таиться за буквами, написанными черным фломастером: «ОВ».
Первое, что пришло на ум… женские тампоны. Но смешно, для чего записывать в блокнот: «ОВ-4», «ОВ-13», «ОВ-ЗО».
Рита Макеева вот уже, который вечер подряд разбирала бумаги, присланные Галиной Петровной. Среди прочих бумаг Рита обнаружила ежедневник, он, как написала коллега, не из ее чулана, его отдала сослуживица Лены. Судя по всему, Лена вела его время от времени, не обращая внимания на даты и месяцы, а повинуясь какой-то внутренней логике. Этой книжки ей хватило больше чем на год. В ней-то Рита и обнаружила, среди латинских названий лекарств и кличек животных, странные, загадочные буквы с цифрами.