Прекрасная тьма

Штоль Маргарет

Теперь я брал ее за руку и не ощущал ничего, кроме холода. Эмили Эшер посмотрела на меня из противоположного угла столовой, и в ее взгляде сквозила жалость. Меня снова все жалели, но я уже был не «Итан Уот, у которого мама умерла в прошлом году», а «Итан Уот, чья девушка тронулась умом после смерти дяди». Все знали, что у нас сейчас «непростые отношения», в последнее время в школе нас с Леной вместе не видели. Да, Лена никому из них не нравилась, но зато им очень нравилось наблюдать за несчастьем других людей, а я как раз занял свое место на рынке несчастных. Я был не просто достоин жалости — я пал ниже смятого стаканчика из-под кофе на подносе в столовой: я остался один.

Как-то утром, примерно неделю спустя, у меня в голове раздался странный звук:

что-то вроде скрежета заевшей пластинки или треска, с которым кто-то вырывает из тетради лист за листом. Шел урок истории, мы обсуждали Реконструкцию — скучнейший период после Гражданской войны, когда Соединенные Штаты пытались воссоединиться. Если вам не повезло и вы ходите в школу в Гэтлине, то эта глава истории вызывает главным образом тоску или, скорее, неловкость, служа вечным напоминанием о том, что Южная Каролина в свое время оказалась не с той стороны баррикад. Всем это хорошо известно, но от предков нам в наследство досталась запятнанная честь нации. От таких глубоких ран всегда остаются шрамы, и пытаться исцелить их окончательно — бесполезно. Мистер Ли продолжал зудеть над ухом, сопровождая каждую очередную сентенцию трагическим вздохом. Я старался не слушать его и вдруг почувствовал, как запахло горелым — то ли как от перегревшегося двигателя, то ли как от свеч зажигания. Оглядевшись, я понял, что запах исходит не от мистера Ли, наиболее частого источника ужасающих запахов в этом классе. Кроме меня, похоже, никто ничего не замечал…

Я услышал, как что-то рвется, обрывки каких-то слов, крики.

Лена!

«Эль?»

Она не отвечала, но сквозь шум я расслышал, как она бормочет стихи, и, поверьте мне, это не те стихи, которые пишут на валентинках в День всех влюбленных.

«Я не махала рукой, а тонула…»

Я узнал стихотворение. Не к добру все это. Если Лена читает Стиви Смит, [2] значит, день грозит обернуться мрачной историей в стиле Сильвии Плат и ее романа «Под стеклянным колпаком». [3] Эти стихи были знаком, что Лена чувствует надвигающуюся опасность. Линк в таких случаях слушал группу «Dead Kennedys», [4] а Эмма начинала с бешеной скоростью резать овощи для спринг-роллов огромным кухонным ножом.

2

Смит ( Smith), Стиви (наст, имя Флоренс Маргарет) (1902–1971) — английская писательница. ( Прим. ред.)

3

Сильвия Плат (англ. Sylvia Plath; 27 октября 1932–11 февраля 1963) — американская поэтесса и писательница, считающаяся одной из основательниц жанра «исповедальной поэзии» в англоязычной литературе. При жизни Плат вышли лишь поэтический сборник «Колосс» (англ. The Colossus & Other Poems,Лондон, 1960) и полуавтобиографический роман «Под стеклянным колпаком». ( Прим. ред.)

4

Dead Kennedys(«Дэд Кэннэдиз», в переводе: «Мертвые Кеннеди», также известны под аббревиатурой DK) — одна из ведущих хард-рок-панк-групп США в 1980-е годы. Музыка и идеология группы повлияла на многие современные панк-коллективы. ( Прим. ред.)

«Держись, Эль, я скоро буду!»

Что-то произошло, надо было поторапливаться, поэтому я схватил учебники и выскочил из класса так быстро, что мистер Ли даже рта не успел открыть.

Рис впустила меня в дом, изо всех сил стараясь не смотреть мне в глаза, и молча показала на лестницу. На нижней ступеньке в обнимку со Страшилой

сидела грустная Райан, младшая кузина Лены. Я погладил ее по голове, но она прижала палец к губам и прошептала:

— Ш-ш-ш! У Лены нервный срыв! Нам сказали вести себя тихо, пока бабушка и мама не вернутся.

Нервный срыв? Мягко сказано.

Дверь в комнату Лены была приоткрыта, петли зловеще заскрипели, и я почувствовал себя полицейским, прибывшим на место преступления. Здесь царил полный хаос: мебель перевернута вверх дном, поломана, кое-что просто пропало. Стены, пол и потолок заклеены вырванными из книг страницами. На полках не осталось ни единой книги. Зрелище напоминало руины библиотеки после взрыва. На полу продолжали дымиться еще несколько страниц. Единственное, чего не хватало — самой Лены.

«Эль? Ты где?»

Стена у кровати не была заклеена страницами из любимых книг Лены. Там было кое-что другое:

Никто-мертвец и Никто-живой.

Никто уступает, а Никто даст.

Никто слышит меня, а Никто заботится обо мне.

Никто боится меня, а Никто просто смотрит в пустоту.

Никто принадлежит мне, а Никто остается.

Никто из них Ничего не знает.

Все, что мне осталось, — прах.

«Никто и Никто». Видимо, один из них — Мэкон. «Никто-мертвец».

А кто же второй? Я?

Значит, теперь я стал для нее «никем»?

Интересно, всем парням так тяжело с девушками?

Неужели всем приходится распутывать запутанные стихи, написанные маркером на потрескавшейся штукатурке?

«Все, что мне осталось, — прах».

Я дотронулся до стены, размазывая слово «прах». Потому что ей остался не только прах. У нас должно быть что-то еще — что-то еще у нас с Леной, у всех нас! И дело не только в Мэконе — моя мама тоже умерла, но за прошедшие месяцы я понял, что какая-то часть ее навсегда со мной. Последнее время я все чаще вспоминал ее.

«Объяви себя сама» — вот что пыталась сказать Лене моя мама, зашифровывая это послание в номерах страниц книг, раскиданных по полу в ее кабинете в поместье Уотов. Ее послание ко мне я понимал без слов: мне не нужны ни номера, ни буквы — не нужны даже сны. Пол в комнате Лены напомнил мне тот день, когда я обнаружил в кабинете кучу разбросанных книг. Единственное отличие состояло в том, что из этих книг были вырваны страницы, а это совсем другое дело.

Боль и чувство вины — об этом говорилось во второй главе всех книг о пяти — да, вроде как о пяти — стадиях принятия смерти, которые дала мне почитать тетя Кэролайн. Лена прошла первые две стадии, отрицание и гнев, поэтому я должен был предвидеть, что будет дальше. Думаю, что для нее третья стадия выразилась в добровольном отказе от того, что она любила больше всего на свете. От книг.

По крайней мере мне хотелось в это верить. Я старался не наступать на пустые, обуглившиеся книжные обложки и тут услышал доносившиеся из шкафа сдавленные рыдания, открыл дверцу и увидел ее. Она скорчилась в темноте, подтянув колени к подбородку.

«Все хорошо, Эль».

Она посмотрела на меня, но я не был уверен, что именно она увидела перед собой.

«Все мои книги говорили его голосом. Я не могла заставить их замолчать».

«Ничего страшного. Все хорошо».

Я знал, что долго это не продлится. Знал, что на самом деле ничего не хорошо. Мечась между гневом, страхом и горем, она переступила границу. По собственному опыту я прекрасно понимал, что оттуда нет возврата.

Наконец-то домой вернулась бабушка и сказала свое веское слово: со следующей недели Лена должна вернуться в школу, даже если не хочет. У нее был еще один вариант, о котором никто не решался говорить вслух — «Голубые дали», а может быть, какой-то аналог подобного заведения для чародеев. До того, как Лена примет решение, мне запрещалось видеть ее, только заносить ей домашнее задание. Каждый день я приезжал к ее дому на холме с пакетом из «Стой-стяни», набитым бесполезными тестами, упражнениями и темами сочинений.