Прекрасная толстушка. Книга 1
Шрифт:
— Что в них есть такого, без чего нельзя обойтись? — философски спросила Татьяна, перевернувшись на спину и задумчиво уставившись в потолок. — Ноги у них волосатые и корявые и пахнут не так, как у нас… То ли дело у тебя… — Она провела пяткой по моей ноге. — Гладкие, мягкие, красивые… Помнишь, как я тебя кремом натирала?
— Дура ты, Танька. — Я отодвинулась от нее. — Мужика у тебя давно не было, что ли?! Ты подожди, пока Гришку прогонять, а то вообще на стенку полезешь…
— А что, я тебе противна? Вот мне от тебя все приятно…
— Почему противна, я люблю тебя, — серьезно сказала я.
— И я тебя люблю, — сказала она, прижимаясь ко мне всем телом. — Я так тебя люблю… Когда ты шьешь или что — нибудь делаешь, я могу часами на тебя смотреть… И фигура у тебя такая красивая… Так бы и любовалась… И гладила бы, и гладила…
— Была фигура, да сплыла, — сказала я, переводя разговор на другие рельсы.
— Ничего подобного! — горячо возразила Татьяна. — Для тебя эти несколько килограммов ничего не значат. Зря ты так всполошилась…
— Это первые несколько килограммов ничего не значат… А вторые и третьи…
— Ну и что? Вон мама и бабушка у тебя были полные, а какие красивые.
— Мама всю жизнь с весом боролась…
— Зато какой человек ее любил… — мечтательно сказала Татьяна. Она несколько раз наблюдала праздничные появления у нас Льва Григорьевича.
— Вот видишь, а ты их всех хочешь отправить к дьяволу.
— Теперь таких не делают! — печально вздохнула Татьяна. — Хотя, может быть, где-то и завалялся один такой… — Она снова вздохнула. — А больше мне и не надо…
— Хорошие мужики хоть и редко, но встречаются, — авторитетно заметила я. — А вот хороших мужей не существует в природе.
Она вздохнула в третий раз, а я еще долго лежала и осмысливала наш с ней разговор.
У нас давно так повелось, что именно она озвучивала, как это теперь модно говорить, наши общие мысли, которые я произнести вслух не решалась…
Я это все так подробно вспоминаю для того, чтобы вы лучше поняли мое душевное и физическое состояние в ту пору. Иначе вам будет трудно понять и правильно оценить все, что произошло со мной потом…
Как я уже говорила, меньше всего в своих бедах я винила самого Певца, отца моего нерожденного ребенка.
Послушай, а что ты скажешь, если он будет Моцарт, этот неживший мальчик, вытравленный тобой.Эти строчки из стихотворения Дмитрия Кедрина, почему-то ходившего в списках и поэтому бывшего тогда особенно популярным, каждый раз возникали в моем мозгу, когда я вспоминала о своем аборте.
Одним словом, я зла на Певца не держала и продолжала бывать в его многолюдном доме, сохраняя со всеми, особенно с его сестрой Татой, прекрасные отношения. Надо ли говорить, что вся его «сырная» команда по-прежнему обшивалась в основном у меня. Больше того, круг моей клиентуры благодаря «сырихам» расширился, так как почти каждая из них привела ко мне свою подругу или родственницу.
Права была моя мудрейшая бабуля, которая все время мне говорила: «Шей хорошо и ни о чем больше не думай. Заказчики тебя сами найдут».
Не нужно забывать, что тогда выбор в магазинах был совсем не такой, как сейчас. Да и магазинов было раз в пятьдесят меньше. И поэтому статус хорошей портнихи с фантазией — а я была, да и остаюсь, очень хорошей портнихой — был такой, как, скажем, сейчас у Славы Зайцева или у Юдашкина.
Правда, имя мое было не так известно и передавалось из уст в уста шепотом, потому что в те времена я еще не имела лицензии и шила как бы нелегально.
Лицензию на шитье на дому я взяла только лет через пять, в начале шестидесятых годов. До сих пор не понимаю, почему я так долго тянула с этим делом? Ведь налоги по сравнению с теперешними были совсем пустяковые.
Однажды одна из «сырих» — та, которая у Певца занималась международными связями и была женой видного дипломата, — позвонила и попросила у меня разрешения привести с собой свою старинную школьную подругу, которой нужно кое-что сшить.
Это было в самом начале июня, дней за десять до моего дня рождения, который, как известно, четырнадцатого числа. Я еще не совсем разобралась с завалом, который возник у меня в связи с болезнью, последовавшей за ней жесточайшей депрессией и постоянной борьбой с весом.
Но, несмотря на это, я с радостью согласилась на эту встречу, так как дружбу с Эллой — так звали жену дипломата — я очень ценила. Она была моим главным источником самых последних зарубежных модных журналов и каталогов.
Я назначила им на четыре часа и с часу начала приводить себя в порядок. К июню я уже поправилась на пятнадцать килограммов. Правда, в последние три недели положение как-то стабилизировалось, и я неимоверными усилиями удерживалась на отметке девяносто пять. Рост у меня к тому времени был уже 177 сантиметров…
Моя поврежденная эндокринная система выкинула еще одну шутку — я вдруг опять начала расти. Вроде бы ничего совсем необычного для двадцатилетней девушки в этом нет. Наша с Танькой одноклассница, Женя Кузнецова, вышла в восемнадцать лет замуж за двадцатипятилетнего парня своего роста, а к двадцати одному году переросла его на четыре сантиметра! Но она была совершенно здорова, и это произошло постепенно, за три года, а у меня внезапно и за полгода. И я испугалась, что теперь из-за своей болезни буду расти в каждые полгода по два сантиметра. И так до двадцати пяти лет.
Я тут же залезла во все справочники и выяснила, что женщина теоретически может расти именно до двадцати пяти лет. Что же из меня получится? Коломенская верста? Колокольня Ивана Великого? Ведь это выходит в год по четыре сантиметра. Значит, за оставшиеся четыре года 16. 177 + 16 = 193! Значит, в собственную дверь я буду входить чуть согнувшись?
Забегая вперед, могу сказать, что мой рост, к неописуемому моему счастью, остановился на 177 сантиметрах.
Сейчас я с улыбкой вспоминаю о тех переживаниях, но тогда для меня это было очень серьезно. Тогда это была катастрофа! Ни о чем другом, кроме как о своем весе и росте, я не думала и уже всерьез начала стесняться и того и другого.