Прекрасная толстушка. Книга 1
Шрифт:
Когда мы начали заниматься моей одеждой, Ника взялась собственноручно меня обмерять. Она считала, что сама я это делаю неточно.
Произведя необходимые замеры, она долго озабоченно молчала и что-то подсчитывала на бумажке. Потом посмотрела на меня расширившимися от изумления глазами и сказала:
— Потрясающе! У нас с тобой практически одинаковые фигуры!
Я вся вспыхнула от удивления, готового перейти в обиду, так как не понимала, о чем она говорит, зачем, в чем тут скрытая насмешка?
Она как всегда совершенно
— Посмотри — ты ровно на десять сантиметров выше меня. — Она показала издалека листок с какими-то цифрами. — Если бы ты была по всем окружностям больше меня на те же десять сантиметров, то при таком росте выглядела бы даже тощей! Меня Василий называет худышкой, особенно когда я надеваю что-то очень узкое и туфли на высоких каблуках. Но ты повсюду больше меня на семнадцать сантиметров. Причем точно в такой же пропорции, как и у меня. У меня разница между талией и бедрами тридцать два сантиметра, а у тебя — тридцать, это почти то же самое, что и у меня. Объем груди у меня больше талии только на двадцать семь сантиметров, а у тебя — на все тридцать пять! Представляешь! У тебя параметры были бы почти как у Венеры, будь она повыше ростом.
Я с недоверием взяла у нее листок и долго изучала ее цифры. Оказалось, все точно.
— И вот из-за этого ты моришь себя голодом? — удивилась она. — Глупость какая!
Я не знала, что и сказать.
Но все равно, когда мне пришлось раздеваться, чтобы примерить раскроенный и сметанный на живую нитку костюм, мне нужно было совершить над собой гигантское усилие. Я стояла в лифчике и в шелковых трусиках посреди ее гостиной и готова была провалиться сквозь паркет. А она, долго не давая мне костюма, смотрела своим медлительным взглядом и вдруг раздраженно сказала:
— Дура ты, Маша!
Я вопросительно взглянула на нее, мечтая лишь о том, чтобы поскорее натянуть на свои слоновьи бедра костюмную юбку.
— И с такой фигурой ты стесняешься раздеваться на пляже? Ты посмотри, какое у тебя тело, — восторженно говорила она, легко, как лектор указкой, касаясь рукой моей груди, талии, бедер. — Ни лишней складки, ни ямочки! Ничего не висит! А кожа! Извини, но ты точно дура!
Потом, когда мы примеряли малахитовое платье, она наговорила о моей груди столько комплиментов, что мне было даже неудобно слушать.
Я совсем забыла сказать, что Нике для банкета мы придумали платье в стиле модерн по картинкам начала века. Оно отдаленно напоминало тунику и струилось элегантными, утонченными складками с плеча на плечо, обнажая ее изумительную шею. Низ платья от пояса поверх юбки был декорирован случайно найденной в сундуке моей бабушки шелковой кружевной шалью с роскошной длинной бахромой по краям. Она так попадала по цвету и по фактуре в наш материал, что мы не смогли устоять перед искушением использовать ее.
Защита прошла триумфально. Нику слушали затаив дыхание. Даже кто-то из ее аспирантов, сидящих на задних рядах, попытался аплодировать. Ее научные оппоненты говорили о ней не иначе как с почтением и указывали лишь на некоторые места, в которых они бы лично, не меняя ничего по сути, несколько изменили формулировки. Впрочем, заканчивали они все как один, это чисто вкусовые проблемы.
Оппонентов я встретила как старых знакомых. Даже чуть не поздоровалась с приятным старичком Аристархом Платоновичем, который действительно, когда увидел Нику в ее ослепительно красном костюме, принялся гмыкать, покашливать и жевать кончик своей козлиной бородки — она сама полезла ему в рот, когда он оперся подбородком о старческий сухонький кулачок.
Ариадна Гавриловна, как и было предсказано, почернела, увидев Нику. Ей стоило большого труда дать положительную оценку диссертации. Но она выступала последней и не смогла пойти против общего мнения ученого совета.
А Иван Перфильевич, так тот просто уронил очки со своего потного носа на стол. Но потел он от удовольствия и не спускал с Ники восторженных глаз. Она даже едва заметно улыбнулась ему.
При голосовании из четырнадцати шаров не было ни одного черного. Я представила, чего это стоило Ариадне Гавриловне.
Перерыв между защитой и банкетом был объявлен в тридцать минут.
Пока ученый совет степенно перемещался из Института психологии, расположенного на Моховой между зданиями Московского университета, в Красный зал ресторана гостиницы «Метрополь», до которого ходьбы было никак не больше пятнадцати минут самым медленным шагом, нас на «ЗИМе» домчали до Никиного дома.
Там мы содрали с себя наши костюмы, по очереди залезли под душ, сполоснулись, подправили прически, грим, надели наши вечерние туалеты, украшения, чуть тронули себя стеклянными пробочками, смоченными разными духами, и та же машина помчала нас к «Метрополю».
По дороге я вспомнила, как старалась не смотреть на Нику, когда та мокрая выскочила из-под душа и, резко встряхнув кистями рук, обдала меня капельками воды. Я усмехнулась этим воспоминаниям и тут же, спохватившись, покосилась на Нику. Она, должно быть, и на этот раз прочла мои мысли и улыбнулась в ответ. От этой улыбки у меня мурашки поползли по открытым плечам.
— А на банкет Василий Ермолаевич приедет? — спросила я, чтобы скрыть свое смущение.
— Разве я тебе не говорила, что он сегодня уехал в Куйбышев на торжественное открытие нового объекта?
— Жалко…
— Кому? — уточнила Ника, шевельнув бровью.
— Вообще… — Я пожала плечами. — Василий Ермолаевич, наверное, расстроился…
— Не думаю, — сказала Ника. — Василий у нас, слава Богу, не сентиментален.
Через минуту мы, преображенные до неузнаваемости, встречали гостей у дверей Красного зала ресторана «Метрополь».
Гости были поражены и раздавлены. Теперь, когда защита и голосование были позади и необходимость сдерживать свои эмоции отпала, мужчины из ученого совета рассыпались в комплиментах и самой победительнице и ее подруге (так представляла меня всем Ника) и галантно целовали ручки.