Прекрасная толстушка. Книга 2
Шрифт:
— Знаешь медицинские частушки? — спросила она с набитым ртом.
— Таська… — осуждающе покачала головой я.
— А чего? Жизнь есть жизнь! Что же нам теперь, и рта раскрыть нельзя? Что, твоему Родечке — дай Бог ему поправиться — легче станет, если мы будем молчать, как рыбы об лед?..
Похоже было, что Тася клюкнула где-то и до меня. Я не стала с ней препираться. В конце концов, она не со зла, решила я. А без нее мне было бы во сто раз тяжелее…
— Ты слушай, слушай. Частушки прямо про нас с тобой:
ПодружкаОна икнула.
— Ой это еще не про нас. А вот про нас. Значит, одна поет:
Подружка моя, не снесу я факта, мой миленочек вчера умер от инфаркта!— Ой!
Таська снова икнула, глотнула огуречного рассола прямо из банки и продолжила:
— А другая ей отвечает: Подружка, из беды ты не делай культа, твой миленок от — инфаркта, а мой — от инсульта…Очевидно, по моему лицу она все же поняла, что не то сморозила, и пробормотала, как бы извиняясь:
— Не бери в голову, Маруся. Жизнь есть жизнь, а из песни слова не выкинешь! Давай еще по граммулечке!
Она налила, выпила, не дожидаясь меня, и зажевала своим надкушенным огурцом, выловив его из банки.
— А вот у нас в деревне, — сказала она, — у одной боевой бабочки тоже мужика парализовало…
— Ну и что?
— А ничего? Жила в свое удовольствие. Ни одного не пропускала…
— Да… Да как же она могла? — от возмущения у меня перехватило дыхание.
— А вот так и могла! — с неожиданной злостью отрезала Тася. — С него, говорит, хватит того, что я его кормлю да каждый день из-под него убираю… А мою молодую жизнь за едать я ему не позволю. И потом, говорит, ему же все равно не нужно… Не пропадать же добру!
— Знаешь что, — по возможности спокойно сказала я, — чтобы я об этой суке больше не слышала!
— Понимаю, мы чистенькие и благородненькие! — скривила в пьяной ухмылке рот Таська. — Знаем мы эти песни, в школе проходили: «Но я другому отдана и буду век ему верна!» Ну и застрелись со своей верностью. А я этим кобелям изменяла, изменяю и изменять буду!
— Уходи! — тихо сказала я и испугалась, что Таська затеет сейчас скандал с визгом и битьем посуды и разбудит Левушку.
Но она вдруг молча поднялась и пошла к двери. Потом вернулась, взяла свои папиросы, допила прямо из горлышка коньяк, схватила в охапку свою цигейковую шубку и ушла, сильно хлопнув дверью.
Через некоторое время с улицы донеслось ее пьяное пение:
Я,Я горько заплакала. Я ведь тоже была немножко пьяненькая.
Через неделю я перевезла его в Москву. Командование Северного флота очень мне помогло. Нам подарили новенькую шведскую инвалидную коляску, посадили на поезд, вы делили отдельное купе и дали сопровождающего, медбрата из госпиталя, хорошего доброго паренька, который обеспечивал меня по дороге всем необходимым и гулял с Левушкой по поезду или по перрону в то время, когда я обрабатывала Родю. Господи, какие у него каждый раз были при этом глаза. Как много в них было всего! И благодарность, и стыд, и отчаяние…
Я же пыталась быть бодрой и во время этих процедур говорила, говорила:
— Ты скоро поднимешься на ноги и мы будем ходить гулять на Тверской бульвар, по улице Горького… К тому времени уже, наверное, достроят новый МХАТ, и мы будем смотреть все спектакли подряд, а в «Пушкинский» ходить только на самые хорошие… Ты будешь работать при штабе, — говорила я, — это совсем недалеко от дома, у Красных ворот. В море я тебя теперь ни за что не пущу… Но с твоим опытом ты будешь в штабе незаменим… Правильно я говорю?
Он моргал. Так мы с ним договорились. Когда он моргает один раз это означает да, когда два раза — нет.
Самым трудным для меня было рассказать все Левушке… Я оттягивала этот разговор сколько было можно. Когда же я ему, мучительно подбирая слова, рассказала все, он сосредоточенно, по-родионовски сдвинув свои еще прозрачные бровки, кивнул:
— Я знаю, — сказал он.
— Откуда?
— Пацаны во дворе рассказали. И когда вы с Тасей на кухне говорили, я слышал…
— А почему ты молчал?
— Я боялся…
— Чего ты боялся?
— Я боялся, что ты заплачешь, когда я скажу, и мне тоже захочется плакать… А моряки не плачут.
Я прижала его к груди. Один Бог знает, чего мне стоило самой не разреветься в эту минуту…
В Москве нас встретили военврач и два матросика. Они внесли Родиона прямо в коляске в специальный автобус и потом занесли в квартиру, которую Надежда Ивановна, как всегда перед моим приездом, вылизала до полной стерильности.
Моряки привезли мне из своего госпиталя так называемую функциональную кровать. Ей можно было придать практически любое положение, поднять верхнюю половину туловища лежащего человека и сделать из нее полукресло или, наоборот, поднять ноги, хотя именно это нам было категорически не нужно.
Теперь я могла сделать так, что Родион полусидел в кровати. Это было очень важно для борьбы с пролежня ми в первые полгода, когда сам он не мог еще садиться. И потом, сидя ему было гораздо легче облегчаться. Борьба с запорами — это был наш второй фронт, как и предсказывал Марик Улицкий.