Прекрасная второгодница
Шрифт:
Тут Соня резко оборвала разговор с отцом и, повернувшись к Игорю, тихо сказала:
— Мне пора.
Игорь растерянно взглянул на нее:
— А как же слайды?
— Мне пора, — зло и решительно повторила Соня.
Но в это время задвигались стулья, все стали подниматься. Нина-маленькая, Ирочка и отец отправились на лоджию курить, Костя подошел к проектору и принялся его настраивать, а Соня с Игорем остались сидеть на диване. Мама начала убирать со стола.
— Нина Ивановна, — проговорила Соня и встала.
— Помочь мне хочешь? — спросила мама. — Ну, помоги, помоги. Вот тебе
«Ну, мама, — с восхищением подумал Игорь, — ну, умница, и фартучек под рукой оказался… Нет, все-таки в женщинах заложена древняя мудрость».
Порозовев, Соня посмотрела на Игоря, потом на Костю (тот, морщась, возился с проектором и делал вид, что все происходящее его не касается, быстро и ловко повязала фартук и принялась собирать тарелки. Игорь еще ни разу не видел ее в хозяйственных хлопотах и любовался каждым ее движением.
— Сонечка, отчего же ты к нам не заходишь? — с укоризной спросила мама. — Наверно, Игорь плохо тебя приглашает. И заниматься вы могли бы у нас, вся эта комната в полном распоряжении Игоря.
— А Константин Сергеевич? — спросила Соня.
— Что «Константин Сергеевич»? — не поняла мама.
— Он тоже должен где-то жить, — пояснила Соня. — Ему за отпуск отдохнуть надо.
— Он будет отдыхать с Ирой в Карелию, — сказала мама. — А отдохнет — опять на год уедет. Так что Константин Сергеевич вам не помеха. Приходите к нам, хоть через день, а то неудобно.
— Хорошо, спасибо, — коротко ответила Соня, и по ее тону Игорь понял, что этому не бывать.
Соня и мама понесли посуду на кухню, а Игорь сидел и смотрел им вслед, «Интересно, — думал он, — какая ей разница — там или здесь? И почему Соня не хочет сюда приходить? Не хочет знать, как я жил раньше, каким был маленьким, какие истории со мною случались, какие слова я в детстве говорил? Почему, когда я смотрю ее детские фотографии, у меня сердце болит от жалости к ней, к маленькой, и еще от обиды, что меня не было с нею тогда? Почему она ни разу меня не попросит: „Расскажи о себе“. Разве она все обо мне знает?»
Эти мысли никогда не приходили Игорю В голову в Сониной комнате. Там, у нее, все было настолько полно ею, что Игорь и сам не решился бы принести а это святилище свою детскую фотографию, а тем более завести монолог о себе.
«Она любит только себя, и никого больше, — подумал Игорь. — Ни на что другое у нее не остается сил. Потому она так равнодушна ко всему остальному, ей достаточно самой себя. Что ж, тем хуже для тебя, заунывный дебил, все равно это ничего не меняет. Все твое при тебе». Игорь погладил себя по карману, где лежал его пузатый «этруск»… Вдруг он почувствовал на себе Костин взгляд. Костя смотрел на него без улыбки, склонив лысоватую голову к плечу и как будто к чему-то прислушиваясь. «Эгоист, — обругал себя Игорь, — разнюнился…»
— Помочь? — спросил он, поспешно вставая. Костя покачал головой.
— Все готово. Созывай народ.
По просьбе женщин большой стол был отставлен к стенке, и все расположились на диване и стульях, как в первом ряду бенуара. Свет погас, вентилятор в проекторе зажурчал, экран засветился. Соня сидело, выпрямив спину. Игорь нечаянно коснулся ее локтем, она вздрогнула и отодвинулась. «Крапива, — подумал Игорь. — Ну отчего столько злости? Откуда? К кому? К безвредному „дяде Жоре“? А что он ей делает? Ну, пусть там сложно, но его же здесь нет. К Косте? А он-то чем ей мешает? Нет, Костя тут ни при чем: пожалуй, даже наоборот. „Роль человека в обществе“, „ловкач из-за границы“ — все это Соней забыто. Костя понравился Соне, да по-другому и быть не могло. Родители, Нина-маленькая? Нет, здесь стопроцентное миролюбие, прямо хоть пиши с них со всех картину „Чаепитие в Мытищах“ или вроде того. Ирочка? А чем ей мешает Ирочка? Скорее всего, они больше никогда не увидятся. Так кто же ее раздражает? Может быть, я? А может быть, вообще все люд и?»
Тут на экране вспыхнула сияющая зелень Андамана — крупнолистая, всклокоченная, усыпанная большими фиолетовыми цветами. Просторное серое двухэтажное здание, кажущееся таким незначительным под гигантскими куполами акаций.
— У меня здесь около тысячи слайдов, — сказал Костя, — но я не стану рисковать вашим терпением. Покажу только первую сотню, самое общее представление. Начнем, так сказать, с парадного подъезда. Это аэропорт Каба-Эя, а вот шоссе, ведущее в столицу. — Аэропорт пропал, по экрану зазмеилась синяя лента хорошо асфальтированной дороги, по обе стороны которой — заполненные разноцветной водой прямоугольники рисовых полей. — Дело к вечеру, жаль, что вы не слышите кваканья лягушек: царственный хор! Вот центральная улица, проспект Конституции, Дворец правительства, монумент Независимости, главная пагода…
На экране, мелькая, полыхал золотой фейерверк.
— Не так быстро! — взмолилась Нина-маленькая.
— Всю эту экзотику я тоже видел проездом, — ответил Костя. — Это не главное.
— Ну, хорошо, давай главное, — разрешила Ирочка, и Соня бросила на нее острый взгляд. А может быть, так показалось Игорю, потому что в глазах ее блеснули золотистые отсветы пагод с экрана.
— А вот моя столичная резиденция, — после паузы проговорил Костя, — здесь я останавливался, когда приезжал в Каба-Эй.
Над черным домиком с пустыми, без стекол, окнами, забранными крупной решеткой, поднималось ликующее, какое-то первомайское дерево, усыпанное огненно-красными цветами. Пять-шесть бананов «на огороде» (большие, выше человеческого роста, лучки длинных расчлененных листьев, между которыми свисали тяжелые, как люстры, гроздья плодов), очаг перед домом, возле очага семья; мужчина, голый по пояс, в длинной клетчатой юбке, с устало опущенными натруженными руками, маленькая, смущенно улыбающаяся женщина, плечи и руки обнажены… ряд детишек, те, что постарше, одеты, как взрослые, средние — в коротких зеленых юбчонках и штанишках, малыши голенькие совсем, смуглые и крепкие, как грибки.
— Стены черные оттого, что пропитаны смолой, — пояснил Костя, — а карнизы, видите, резные, как у нас в деревне, белые.
— Господи, зачем же решетки на окнах? — спросила Ирочка.
— От летучих мышей, — просто ответил Костя.
Стало тихо.
— Это Маун, никак? — спросила мама.
— Он самый, в кругу семьи. — В голосе Кости чувствовалась улыбка. — Это его бунгало… Пожалуй, самое красивое в городе.
— А что, ты в гостинице не мог остановиться? — удивилась Ирочка.