Прекрасные и обреченные. Трилогия
Шрифт:
– Так. – Глория на мгновение задумалась. – Ну что ж, можно продать еще одну облигацию.
В ответ послышался саркастический смех.
– Ну да, самый простой выход. Только те немногие облигации, что приносят какую-то прибыль, стоят всего от пятидесяти до восьмидесяти центов за доллар номинала, и всякий раз, продавая облигацию, мы теряем едва ли не половину ее стоимости.
– Что же делать?
– Ну, что-нибудь продадим, как обычно. У нас ценных бумаг на восемьдесят тысяч долларов по номинальной стоимости. – Он снова недобро рассмеялся. –
– Я всегда испытывала недоверие к вложениям под десять процентов.
– Черта с два ты испытывала! – взорвался Энтони. – Только делала вид, чтобы потом терзать меня, если дело провалится, а на самом деле, как и я, хотела попытать счастья.
Глория некоторое время молчала, будто что-то обдумывая, а потом неожиданно заговорила:
– Энтони, лучше уж ничего, чем двести долларов в месяц. Давай продадим все облигации и положим деньги в банк. А если проиграем дело, сможем жить три года в Италии, а потом просто умрем. – Впервые за долгое время она вдруг с волнением обнаружила у себя слабую вспышку былой сентиментальности.
– Три года, – раздраженно повторил Энтони. – Три года! Да ты с ума сошла. Если мы проиграем дело, мистер Хейт заберет гораздо больше этой суммы. Думаешь, он работает даром, в благотворительных целях?
– Я об этом забыла.
– Сегодня суббота, – продолжал Энтони, – а у меня всего доллар и какая-то мелочь, а надо дожить до понедельника, и тогда я могу сходить к брокеру… А в доме ни капли выпивки, – с опозданием сделал он важный вывод.
– А если позвонить Дику?
– Пробовал. Слуга говорит, он уехал в Принстон выступать в литературном клубе или что-то в этом духе. До понедельника не вернется.
– Давай подумаем. Разве у тебя нет друзей, к которым можно обратиться?
– Пару раз пробовал. Никого не смог застать на месте. Надо было продать письмо Китса, как я и собирался на прошлой неделе.
– А если попросить людей, с которыми ты играешь в карты «У Сэмми»?
– Как ты могла подумать, что я пойду к ним? – В голосе Энтони звенел ужас оскорбленной в лучших чувствах добродетели. От слов мужа Глория только поморщилась. Он предпочитает смотреть на ее страдания, вместо того чтобы пересилить отвращение и попросить о позорном одолжении. – Я вот подумал о Мюриэл, – предложил Энтони.
– Она в Калифорнии.
– А как насчет тех мужчин, которые выказали такую трогательную заботу о твоем приятном времяпровождении, пока я служил в армии? По-моему, они с радостью сделали бы тебе маленькое одолжение!..
Глория бросила на мужа полный презрения взгляд, но тот ничего не заметил.
– Или твои старые приятельницы, Рейчел и Констанс Мерриам?
– Констанс Мерриам умерла год назад, а просить Рейчел я не стану.
– Ну а джентльмен, что в свое время так горел желанием тебе помочь, что просто удержу не было? Как его там, Блокмэн?
– Боже мой!
Наконец Энтони удалось задеть жену, и он был не настолько глуп или ненаблюдателен, чтобы этого не заметить.
– А почему и правда к нему не обратиться? – безжалостно настаивал он.
– Потому что я ему больше не нравлюсь, – с трудом выдавила Глория и, видя, что муж не отвечает, а только смотрит с нескрываемой издевкой, пояснила: – Если хочешь знать причину, я расскажу. Год назад я ходила к Блокмэну – кстати, он сменил имя и теперь называется Блэком – и просила устроить меня в кино.
– Ты ходила к Блокмэну?
– Да.
– А почему мне не сказала? – недоверчиво спросил он уже без улыбки.
– Потому что ты, вероятно, в это время где-нибудь пьянствовал. Он договорился насчет пробы, и там сказали, что я недостаточно молода и в моем возрасте можно играть только характерные роли.
– Характерные роли?
– Тридцатилетних женщин. Но тогда мне не было тридцати, и я уверена, что выглядела не на тридцать, а гораздо моложе.
– Но с какой стати, черт его побери! – возмутился Энтони, яростно бросаясь на защиту жены, движимый необъяснимым чувством. – Почему…
– Именно поэтому я не могу к нему обратиться.
– Это же оскорбление! – явно нервничая, настаивал Энтони. – Какая наглость!
– Энтони, сейчас это не имеет никакого значения. Надо пережить воскресенье, когда в доме только буханка хлеба, полфунта бекона и два яйца на завтрак. Вот это – действительно важно, – Глория отдала ему содержимое своего кошелька. – Здесь семьдесят… восемьдесят… всего доллар пятнадцать центов. Вместе с тем, что осталось у тебя, около двух с половиной долларов, так? Послушай, Энтони, мы продержимся. На эти деньги можно купить уйму еды, больше, чем можно съесть.
Позвякивая мелочью в руке, он покачал головой:
– Нет, мне надо выпить. Так разнервничался, что весь дрожу. – Неожиданно его осенило. – А может, Сэмми заплатит по чеку наличными, а в понедельник я тут же побегу в банк и положу деньги на счет.
– Но твой счет закрыли.
– Да, верно, верно – а я и забыл. Давай поступим так: я пойду к Сэмми и найду, кто даст в долг денег. Правда, мне ненавистна сама мысль, что придется просить у этих людей. – Вдруг он прищелкнул пальцами. – Я знаю, что делать. Заложу свои часы. За них можно получить долларов двадцать, а в понедельник добавлю шестьдесят центов и заберу обратно. Я уже их закладывал, когда был в Кембридже.
Он быстро натянул пальто и, бросив через плечо «Пока!», побежал по коридору к входной двери.
Глория вскочила с места. До нее вдруг дошло, куда первым делом направится муж.
– Энтони! – окликнула она. – Может, оставишь два доллара мне? Тебе надо только на дорогу.
Входная дверь с грохотом захлопнулась – Энтони сделал вид, что не расслышал просьбу жены. Глория некоторое время смотрела ему вслед, а потом пошла в ванную комнату, к своим прискорбным баночкам с мазями и кремами и стала готовить все необходимое для мытья головы.