Прекрасные незнакомки. Портреты на фоне эпохи
Шрифт:
Будущее не внушало надежды, настоящее было позорным. Интеллигенты бежали за пайкой – к Горькому, к его гражданской жене, комиссарше Андреевой, к народному комиссару Луначарскому. Бенуа усердно служил и азартно скупал подешевевший антиквариат; то ли испуганный, то ли обманутый Блок в новой поэме поместил во главе шайки большевистских бандитов самого Христа; реализовал свой талант руководства поэзией Брюсов…
А хрупкая, неукротимая Зинаида мечтала (и писала) о победном пламени антибольшевистского восстания и страстно молила Бога о возвращении той, прежней, такой, как выяснилось, любимой России:
Не отступлю, не отступлю,Стучу, зову Тебя без страха:Отдай мне ту, кого люблю,Восстанови ее из праха!Верни ее под Отчий кров,Пускай виновна – отпусти ей!Твой очистительный покровПростри над грешною Россией!И мне, упрямому рабу,Увидеть дай ее, живую…Открой! Пока она в гробу,От двери Отчей не уйду я.Неугасим огонь души,Стучу – дрожат дверные петли,Зову Тебя – о, поспеши!Кричу к Тебе – о, не замедли!В эти страшные дни, когда холуйство и криводушие все откровеннее блистали над Невой, все пронзительней становился молитвенный стих Гиппиус (она так и говорила о стихе – «молитва»). Годовщину большевистского переворота (пышное это празднество наперебой оформляли еще не чуявшие конца художники-авангардисты и комиссары в кожанках) Зинаида отметила лишь новой молитвой, стихами о любви к Богу:
Из тяжкой тишины событий,Из горькой глубины скорбей,Взываю я к Твоей защите.Хочу я помощи Твоей.Доверчиво к Тебе иду я.Мой дух смятенный обнови.Об Имени Своем ревнуя,Себя во мне восстанови.Она делала записи о днях революции в своих тетрадях. По сравнению с ее яростными «Петербургскими дневниками» прочие тогдашние дневники (скажем, дневник Александра Бенуа) кажутся женским сюсюканьем.
Уже загнанный более хитрым и умелым противником аж в самую что ни есть Мексику и сидящий «в бегах» некогда гордый «любовник революции» Троцкий даже в деловом письме к сыну в Париж спрашивал, как там враги Мережковские, и перечитывал, отчеркивая, ноябрьские стихи этой злобной женщины, не сумевшей восхититься ни большевистским переворотом, ни (хотя бы как Блок) его доблестной матросней:
Лежим, заплеваны и связаны,По всем углам.Плевки матросские размазаныУ нас по лбам.Столпы, радетели, воителиДавноМережковские не стали согласителями. Выход оставался один – побег. Или смерть. Не у всех петроградцев, оголодавших, зачарованных наглой пропагандой или завороженных всевидящим, казалось, глазом ЧК, хватало храбрости на побег. У Мережковских хватило. Они попросили командировку в Гомель, для выступлений…
Подошел час отъезда. У Зинаиды было предчувствие, что уезжают они навсегда:
До самой смерти… Кто бы мог думать?(Санки у подъезда, вечер, снег.)Знаю. Знаю. Но как было думать,Что это – совсем? Навсегда? Навек?Молчи! Не надо твоей надежды.(Улица. Вечер. Ветер. Дома.)Но как было знать, что нет надежды…(Вечер. Метелица. Ветер. Тьма.)Вчетвером (с Д. Философовым и В. Злобиным) они нелегально перешли польскую границу у Бобруйска и уехали в польский Минск, а оттуда в Варшаву. В Варшаве у Зинаиды появилась надежда на борьбу с большевистским Царством Дьявола. Поляки только что посрамили красного карателя Тухачевского. Поляки были братским славянским народом, готовым пролить кровь за свободу.
«Мы связаны, поляки, давно одной судьбою», – признал полвека спустя после Гражданской войны мой любимый московский поэт Булат Окуджава:
Когда трубач над Краковом возносится с трубою,Хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах.Польская кровь пролилась за свободу не раз. Нападеньем на Польшу и ее мясницким разделом братья-разбойники Сталин с Гитлером начали Вторую мировую…
Зинаида Гиппиус в домашней обстановке с Дмитрием Философовым и Дмитрием Мережковским. 1914 г.
В 1920 году у неистовой Зинаида тоже появилась в глазах надежда. Она стала заведовать отделом литературы в газете «Свобода», Мережковский засел за книжку о гетмане Пилсудском. В Варшаву срочно примчался их друг, былой террорист Борис Савинков: Зинаида ведь некогда ввела его в литературу…
Вскоре обнаружилась безнадежность всех варшавских затей. В газете «Свобода» Зинаиде не хватало свободы, а Пилсудский стал склоняться к компромиссу с Антихристом.
Расставшись с Дмитрием Философовым (он так и умер в Польше, в 1940-м, за год до смерти Мережковского, зато к тому времени Прекрасной Зинаиде стало ясно, что она никого так не любила, как Диму – разве еще самого гения Мережковского), супруги уехали со Злобиным в привычный Париж (благо ключ от собственной квартиры в Пасси лежал в кармане, и это было огромной привилегией).
Начался последний, куда менее блистательный (а все же довольно долгий) период жизни Зинаиды Гиппиус и ее плодовитого (еще до Первой мировой вышло в России 24-томное собрание его сочинений) супруга. Они издают написанное ранее и пишут новые произведения. В Париже и в Берлине изданы стихи Гиппиус, а в Мюнхене вышла книга Мережковского, Гиппиус, Философова и Злобина «Царство Антихриста» (там было и две части «Петербургского дневника» Зинаиды). А в 1925 году в Праге вышел двухтомник мемуаров Зинаиды Гиппиус «Живые лица»: замечательные портреты русских знаменитостей, и все – «из первых рук».