Прекрасный возраст, чтобы умереть

Данилова Анна

– Вадим. Он уже во всем признался, и его ждет суд…

– Вадим – убийца… Кто бы мог подумать, что человек может дойти до такого… Но зачем? Ведь Кира не услышала ничего особенного. Я просто пришла и сказала…

– Да-да. Я помню, что вы сказали, Люба. Но Вадим допускал, что это вы убили вашу сестру, и если арестуют вас, то вы, учитывая ваши неприязненные с ним отношения, не станете молчать и скажете, что действовали по его плану или что-нибудь в этом роде… Понимаете, просто сейчас, когда перед ним замаячили очень крупные деньги из наследства вашей сестры, он не мог допустить, чтобы хоть кто-то помешал ему их получить. Чтобы на него легла даже тень убийства… К тому же он допускал возможность того, что его самого обвинят в этом

убийстве и что Кира, тоже в силу их испорченных отношений, не согласится подтвердить его алиби на тот день. Хотя известно, что она была там, у вас дома…

– Вадим – убийца, – повторяла про себя потрясенная Люба. – И как же он ее убил?

– Ремнем. Люба, Люба с вами все в порядке? Люба?!

21. Декабрь 2013 г.

Детский парк из-за снега казался чистым и ухоженным. Побелели карусели, скамейки, дорожки, пышные высокие ели, ровные ряды стриженых кустов вдоль аллей, и только на одной заснеженной площадке бронзовые фигурки зверушек – лисица, заяц, медвежонок, олененок, волк – казались не тронутыми зимой, снег не касался их, и выглядели они совсем как тогда, тем летом, когда Густав Валенштайм увидел их в первый раз.

Сколько лет прошло, а этих бронзовых зверей ему не забыть никогда. Как не забыть и нежных женских рук, сотворивших их.

Валя, Валентина. Никто не знает, как он любил ее все эти годы, как страдал, видя вспыхнувшее ее чувство к Фридриху, его брату. Почему Фридрих, а не он, Густав? Ведь это он первым заметил и оценил ее, первым взял за руку и привез в Германию, поселил в своем доме, окружил ее теплотой и заботой. Как так случилось, что она не заметила его долгих, пронзительных взглядов, его нежности, его любви? Безусловно, он был старше ее, но неужели только это не позволило ей взглянуть на него как на мужчину? Да и что это за возраст – сорок лет?! Он был молодой еще мужчина, но Фридрих, конечно, был моложе, на целых пять лет. Они даже внешне были схожи, это все отмечали.

Поначалу, когда Валентина жила в его доме, он тайком наблюдал за ней, любовался ею. Ее походка, движения, голос, взгляд, улыбка – как много бы он отдал, чтобы все вернуть.

Большой дом, ее шаги тонут в мягких коврах, ее войлочные тапочки шелестят по паркету. Вот она входит в гостиную, принесла из сада букет свежих белых роз, положила на стол и отправилась на поиски вазы. Нашла ее на кухне в буфете, налила воды (он готов был часами слушать звуки, издаваемые ею, неважно, что она делала!), вернулась в гостиную, чтобы поставить цветы в воду. Какое же одухотворенное у нее было при этом лицо, какой восторг она испытывала, когда видела проявления красоты во всем, особенно в природе. Любовалась бабочками, порхавшими над клумбами с лютиками, латинское название которых запомнила сразу, да только никогда не произносила это сложное слово вслух:

– Разве можно назвать эти роскошные цветы дурацким словом «ранункулюс»? Это пусть ботаники их так называют, а мы с вами будем звать их лютиками, хорошо?

Солнце играло в ее огненных волосах, переливавшихся всеми оттенками золота. Нежная кожа ее казалась прозрачной, можно было разглядеть на висках бледно-голубые сосуды. Огромные внимательные глаза впитывали в себя весь окружающий мир с немым восхищением.

Густав приказал кухарке готовить только ту еду, которую любила Валентина. Русская же девочка, совершенно равнодушная к еде, этого даже не замечала. Бедная Эмма научилась готовить борщ, лепила, тихо поругиваясь (и одновременно обожая «Валейтин»), пельмени, пекла блины. Валя же, тихо поедая это с задумчивым видом, уносилась куда-то ввысь своими мечтами, видениями, связанными с ее новыми проектами, вынашивая в себе эскизы будущих работ.

День, когда Густав познакомил Валентину с братом, стал для него самым несчастным. Может, Валя и не придала особого значения этому знакомству и, общаясь с младшим братом своего благодетеля, ограничивалась

лишь проявлением вежливости. Фридрих же буквально глаз не спускал с Вали. Они сидели друг напротив друга за столом, их разделяла большая ваза с персиками, и Фридрих незаметно, как ему казалось, один за другим опускал их на вышитую скатерть, чтобы только получше видеть русскую гостью. Она же была тиха, учтива и как-то холодновато, дежурно улыбалась. Понятное дело, что в тот день никакой искры между ними не вспыхнуло. Фридрих, да, он был покорен красотой и загадочностью Вали, сама же Валентина, казалось, никак не могла вынырнуть из своего волшебного сна, вызванного долгим перелетом и погружением в новый для нее мир.

Густав показывал ей ее мастерскую, расположенную в восточной части сада (который по праву да и по размеру можно было назвать скорее парком!), и она, завороженная открывшимися ей пространственными возможностями, казалось, не собиралась оттуда уходить.

– Вот здесь можно будет работать над крупной формой, заодно и сушить их на открытом воздухе, если это понадобится, – Густав обратил ее внимание на большой навес позади мастерской. – Завтра я познакомлю тебя с Михаелем, который всегда и во всем будет тебе помогать. Материалы, инструменты, заказы, финансы, словом, всем, что только будет касаться твоей работы, будет заниматься он. Михаель – человек трудолюбивый, честный и очень ответственный. Если в мастерской тебе понадобится выложить камин или провести дополнительные трубы для воды или слива, установить кондиционер, повторяю, все-все сделает для тебя наш старина Бонке. Он плохо говорит на русском, но очень способный, и наверняка вы с ним найдете общий язык.

Густав и сам не мог себе признаться в том, что привез Валентину к себе в Морицбург вовсе не для того, чтобы она там работала. Это был повод. Безусловно, ее талант, привлекший его в самом начале, потряс его, особенно тогда, когда она показала ему свою скромную мастерскую с находящимися там скульптурами. Он и смотрел-то поначалу только на ее работы, представляя себе их в своем доме или саду, пока в один момент не скользнул взглядом по ее одухотворенному личику, веселым глазам и таинственной улыбке и не понял, что природа наградила эту русскую девушку не только способностями, но и красотой. Он успел полюбить ее в первый день знакомства и готов был сделать все, что угодно, – купить ей дом, мастерскую, парк, отдать свое сердце, чтобы только она согласилась поехать с ним. Скульптуры – самый мощный, беспроигрышный предлог, который сработал почти сразу.

Конечно, будь у Вали муж или дети, а также собственный агент, да и просто определенная, богатая на любовь и дружбу среда обитания, никуда бы она не поехала. Разве что с выводком детей и родственников, да на драконовских условиях, где важным пунктом бы значился какой-нибудь серьезный долгосрочный контракт, который позволил бы кормить всю эту ораву родственничков-бездельников. У Вали же, кроме замужней и очень скромной, по мнению Густава (один раз ее видевшего), сестры Любы, разумеется, были и друзья: молодая женщина-не-работающий-скульптор, обремененная пьяницей мужем и маленькими детьми; учительница, которой хотелось помочь в силу надуманных и навеянных молодостью обязательств; еще Арина – странная девушка, влюбленная в Валентину болезненной, однако вполне традиционной любовью подруги, ревностно, по-собачьи охраняющая гения.

Ко всем этим людям Валентина была привязана, однако не настолько, чтобы пожертвовать ради них своим будущим. Морицбург обещал быть ей хорошей стартовой площадкой для продвижения ее работ на европейский рынок, к мировой славе.

Ко всему прочему к ее исключительным качествам принадлежало и еще одно, пожалуй, решающее: Валя была легка на подъем. Вот взлетела и унеслась навстречу голубой, пронизанной солнцем и надеждами, бездонной неизвестности. И не прогадала. Как в солидном казино поставила на зеро и выиграла. Повезло.