Прелюдии и фантазии
Шрифт:
В ливень море напоминает взбитый яичный белок: вода небесная и морская называются одинаково («вода» и «вода»), но при соприкосновении вступают в бурную химическую реакцию, макушка волны вскипает и тает на лету, волна гаснет, не успев докатиться до берега.
Интересно было бы поглядеть на ливень глазами рыб и прочих морских тварей — из глубины. Как Садко.
В радиусе километра квадратного, на всём тель-авивском пляже два живых существа способны оценить эту мысль: Габи и ворон — изрядно подмокший, с брезгливым любопытством выглядывающий из-под полузатопленного гнилого топчана.
Потоп
Никто
— То ли у меня крылья растут, то ли чёрт знает что тут у вас происходит… — говорит Семён Аркадиевич довольно громко, несмотря на то, что кроме него на улице нет ни единой живой души. Тель-авивцы прячутся в высотных зданиях, надеясь, что вода схлынет, что дождь кончится.
Глупцы.
— За все эти годы, — говорит Семён Аркадиевич тель-авивцам (они не слышат его), — со мной не случалось ничего более увлекательного. Смотрите, я — ваш Нептун! С трезубцем... и... хохо! — чудесной сторублёвой виолончелью.
Над головой его со страшным треском зависает военный вертолёт.
Семён Аркадиевич, прищурившись, словно Клинт Иствуд, рассматривает летучую мясорубку.
— Эй там, в воде! — кричат из вертолёта. — Карабкайтесь! Мы спускаем лестницу!
— Безумцы! — кричит Семён Аркадьевич в ответ (лепет вертолётных крыл глушит его слова). — Вместо того, чтобы резать воздух на бутерброды, вы могли бы наслаждаться водными процедурами.
— Что? — кричат из вертолёта. — Мы ничего не слышим! Карабкайтесь, мы вас вытащим!
— Я вас люблю! — кричит Семён Аркадьевич.
— Что? — кричат ему из вертолёта. — Что? Мы не слышим!
— Я, — Семён Аркадьевич тычет себя в грудь. — ВАС! — Он шлёт спасателям воздушные поцелуи. — ЛЮБЛЮ!!!
Спасатели с удвоенным энтузиазмом тянут вниз лесенку, она шлёпается в воду — у самых ног маэстро. Какое-то время он брезгливо рассматривает верёвочный хвост, стелющийся по воде. Потом машет рукой и неторопливо бредёт прочь, не обращая внимания на отчаянные призывы сверху. Вертолёт ещё некоторое время следует за ним, но в конце концов поднимается и отваливает, исчезая среди дождевых струй и молний.
Мир меркнет
— А я всегда думала, что «хляби небесные» — смешной и бессмысленный оборот речи, — шепчет Рахель, прижимая нос к оконному стеклу.
— «Хляби» — это когда зябко и хлюпко, — отвечает Яэль, кутаясь в одеяло. Ей тоже хочется к окну, но лень искать тапки. Трогает пол большим пальцем ноги — так купальщик готовится с головой уйти под воду. Рахель оборачивается на звук её голоса:
— Давай играть в близняшек!
— Ещё чего.
— Яэль и Рахель — самые голые в мире близняшки.
— Иди под одеяло, извращенка. Или форточку прикрой! Простудишься!
Рахель отрицательно качает головой:
— Я о тебе забочусь, а не ты обо мне.
— Это почему ещё? — удивляется Яэль.
Ливень на мгновение смолкает — Рахель и Яэль изумлённо переглядываются и разом фыркают, будто произошло нечто неожиданное, из ряда вон выходящее. Тишина за окном
ЗАПИСКИ О ПРОБУЖДЕНИИ БОДРСТВУЮЩИХ
Предварительные замечания
Меня всегда изумляло честное лицо психоанализа, чьи практические методы базируются на интерпретации рассказов о сновидениях, ведь сон — это всегда непроговариваемое. Сновидение — прежде всего — место, а место — всегда безымянно. Имя не объясняет, не очерчивает всех обстоятельств места, как не описывает оно жест или спектр человеческих ощущений.
Сон рассказать невозможно — как невозможно рассказать саму жизнь. Тем не менее, я регулярно записываю сны с 1992-го года по совету своего наставника: для практикующих буддийскую йогу ночь может оказаться идеальным временем практики. Разумеется, для того, чтобы практиковать йогу сновидений или для начала хотя бы научиться осознавать себя во сне, нужно пройти долгий путь. Утренняя запись помогает практикующему сделать первый шаг в этом направлении, но нужно помнить, что сон записывают не ради слов, которые остаются на бумаге, а ради самого процесса вспоминания. Десятилетиями тренируется определённый ментальный мускул, который однажды начинает действовать, и тогда сновидение становится частью яви. Две области существования, которые большинство из нас полагают разомкнутыми, взаимонепроницаемыми — сливаются воедино.
Я не стану говорить о практике как таковой, тем более, что существует обширная литература, посвящённая этому вопросу. Это краткое вступление требуется только для того, чтобы прояснить исток и некоторые особенности текстов, публикуемых ниже.
С тех пор, как я приступил к регулярной практике, мне посчастливилось познакомиться с особой утренней разновидностью вдохновения — пронзительное ощущение ясности и полноты на грани сновидения и яви, которое частенько заставляет меня, не поднимаясь с места, перейти от записи снов к сочинению прозы. В какой-то момент мои записи естественным образом стали напоминать литературные этюды по мотивам сновидений. Я старался по-прежнему записывать всё, что отложилось в памяти — включая подробности, не интересные никому, кроме меня самого, но в то же время по ходу записи откладывал в сторону какие-то образы или сюжеты — в тех случаях, когда тот или иной фрагмент казался мне самодостаточным.
С появлением интернет-блога freez.livejournal.com короткие отрывки, которые я показывал друзьям, начиная с 2003-го года, стали для меня (и, смею надеяться, для моих читателей) приятным развлечением, но до вчерашнего вечера я не задумывался о возможности журнальной публикации. По просьбе Гали-Даны Зингер я выбрал те записи, которые мне самому кажутся заслуживающими внимания или просто забавными, те, что дороги мне или те, что вызывают у меня самого изумление пополам с восхищением*. Иногда запись того или иного фрагмента сопровождается комментарием, который я сохранил — просто для того, чтобы читатель имел представление о контексте.