Преодоление игры
Шрифт:
Но я все же не допускала, что она дойдет до крайности и решила придерживаться выработанной тактики — повторять ее поступки. Отбить атаки на моего мужа оказалось проще простого: по утрам я выходила на кухню, когда Юрин отец завтракал, и высказывала ему обиды, заодно указывала на их глупые умы и низкие души — с подробным анализом, почему так говорю. Через неделю он выбросил белый флаг. Прихожу как–то вечером с работы, я тогда преподавала в вузе, а мой муж улыбается и светится, чего с ним давно не было. Мне так радостно было видеть его довольную мордочку, сияние глаз! В чем дело? — спрашиваю. И он рассказал, что в мое отсутствие к нему в комнату вошел отец и дословно сказал такое:
— Скажи своей жене, чтобы она меня не трогала, а моя жена перестанет донимать тебя.
Я ушам своим не поверила!
— Так и сказал «моя жена перестанет…»? — переспросила я. — Не «твоя мама», а именно «моя жена»?
— Да, он так сказал, — подтвердил Юра.
— Выходит, они не считают тебя своим сыном?
— Так получается, — сказал Юра.
— Не понимаю… пусть я плохая, но ты–то что им сделал? — я вспоминала, сколько горя нам принесла моя сестра своим первым замужеством, какие муки и неудобства мы терпели, но наш гнев никогда не был направлен на нее. И это я считала нормальным. А тут столкнулась с извращенной нравственностью. По сути это было проявление отсутствия нравственности, как бывает у людей, не тронутых воспитанием и не знающих, что это такое вообще.
Честно говоря, я думала, что соглашение, заключенное между мужчинами по инициативе старшего из них, действительно джентльменское и будет соблюдаться. Нам бы ничего не стоило не только молчать, но даже и разговаривать с ними, забыв обиды. Правда, сначала я понимала их позицию так, что они злились на меня, полагая, что я обижаю их сына. Но когда они сами принялись оскорблять и унижать его, я их понимать перестала.
Разбираться в этих тонкостях не очень хотелось, мы с Юрой в то время много работали и практически не имели свободного времени. Да и чего тут выдумывать? Они — Юрины родители, и значит, мне не трудно будет забыть досадные недоразумения. Но я видела, что делать этого нельзя, они настроены по–другому — воинственно, и любое мое движение, вызванное доброй волей, примут за признание своей победы. Этого допускать было нельзя, люди, выходящие из ссоры, должны обоюдно покаяться и не претендовать на правоту, иначе война будет продолжаться с новой силой.
Пока я волей–неволей размышляла об этом, Юрины родители снова обманули нас, спокойно нарушили соглашение и опять повели грязную игру. Они вызвали из Киева старшего сына, чтобы настроить против нас и попытаться через него склонить Юру предать меня. Мать учила одного сына вредить другому! Из какого мира вышли эти люди? Такого я не видела, не понимала, такому не учили ни религия, ни мудрецы, ни история человечества. Мои родители до последней минуты приказывали нам с сестрой жить дружно. А тут было все наоборот.
Мы все были дома, когда появился Анатолий. С полчаса родители обрабатывали его в своей комнате, учили слепо ненавидеть Юру и делать ему зло, дескать, тогда они, родители, будут счастливы. Мрак, абсурд! Анатолий вызвал Юру на кухню, буркнув, что надо поговорить. О чем они там говорили, не знаю, но Юра не возвращался, а я душой почувствовала, как ему тяжело. Я вышла в коридор и увидела жуткую вещь — дверь комнаты родителей была приотворена и свекровь, стоя за той щелью, подслушивала, как по ее наущению скандалят сыновья. Она хотела знать, насколько рьяно старший сын выполняет ее грязное поручение и достаточно ли эффективно вредит младшему сыну. Мои силы иссякли, казалось, я сейчас зайду и убью ее. Чтобы этого не случилось, я с силой захлопнула дверь их комнаты и прошла на кухню, чтобы прекратить эту варварскую подлость, затеянную Юриными родителями. Я просто забрала Юра в нашу комнату.
С тем Анатолий, этот подрядившийся на подлости справедливец, убрался вон, а я зашла к его нанимателям и сказала, что любые родители в принципе не имеют права быть глупыми. Но если им нравится собственная недальновидность, то нет силы, которая заставила бы меня терпеть издевательства над Юрой, и если они не прекратят его третировать, то я им устрою веселенькую жизнь, от которой они будут выпрыгивать из окон. И я готова была это делать, клянусь! Но, кажется, это сработало — несколько лет мы жили, не замечая друг друга. А потом получили квартиру на Парусе и уехали от них.
Отношения наши практически так и не восстановились, правда, не по нашей вине, а по их вредности. Пару раз мы приглашали родителей к себе, и они приезжали — на банкет по случаю защиты Юриной диссертации и однажды на встречу Нового года.
Через пять лет мы поменяли квартиру и переехали в центр города. Здесь они у нас не бывали, хотя Семен Иванович несколько раз звонил, когда Ульяна Яковлевна уезжала в Киев прислуживать в быту старшему сыну. Свекр жаловался на нее, на жизнь, на семью Анатолия и давал нам понять, что прежняя травля нас исходила не от него. Видно было, что он многое пересмотрел, понял и считает себя недостойным снисхождения, тем более что оно оскорбило бы его. Короче, речи его были полны двойственности и сомнений. Он говорил, что его жена очень любит старшего сына и считает, что именно он станет их опорой в старости. К тому же, мол, там растет внук.
— Хотя это мне не по душе, но что–то изменить невозможно.
— Не надо ничего менять, — сказал ему Юра, — нас все устраивает, — после этого он нам звонить перестал.
Прошло пятнадцать лет. За это время не стало нашей страны, нашего мира и нашей культуры. Все поменялось. В новых реалиях всем трудно жилось, потому что исчезла стабильность, забота о трудящемся человеке со стороны государства. Прекрасный народ, воспитанный жить и работать для своей Родины, предали, он оказался брошенным на произвол судьбы и постепенно распадался на отдельные стаи. Но мы еще находили свое место в событиях, еще работали и жили в достатке.
Однажды в воскресенье вечером зазвонил телефон. По привычке я взяла трубку.
— Это звонят с Октябрьской площади, — прозвучал голос свекрови.
— Я узнала.
— Умирает мой муж, — сказала она. — Могу ли я рассчитывать, что вы…
— Мы едем к вам, — сказала я, сразу представив, как тяжело ей было обратиться к нам за помощью.
— Спасибо.
Семен Иванович был в сознании, он умирал от отека легких, но ему казалось, что он поправится. Мне было жалко его, маленького и похудевшего, который так нескладно прожил свою жизнь, обладая знаниями и не обладая мудростью. Я присела возле него и гладила его руку, а он жаловался мне, что его единственный внук растет нерусью.
— Ваш ребенок был бы другим, я знаю, — сказал он, как обычно называя меня на «Вы».
— Что толку говорить об этом, все уже состоялось, — ему становилось хуже, порой он засыпал, поэтому я больше помалкивала. Он не отпускал мою руку и тут же просыпался, едва я прекращала его гладить.
Свекровь сидела на диване и молчала. Юра стоял возле меня.
— Надо что–то делать, — сказала я свекрови, улучив момент.
— Что делать? — спросила она почти с негодованием.
— Его еще можно спасти, надо парить ноги, растирать… У моей сотрудницы мать страдает диабетом и у нее часто случаются такие же осложнения. Но моя сотрудница умеет выводить ее из них. Я сейчас позвоню и расспрошу все в деталях…