Преодоление

Одинцов Михаил Петрович

А потом вдруг извинился и, не попрощавшись с ними, ушел.

В тот вечер девчата были молчаливей обычного. Слова командира не вспоминали вслух, но думали о них все. Может быть, с того разговора Люба стала видеть в Сохатом не только командира. И чем больше его узнавала, тем сильнее влекло к нему. Но, встречаясь порой с капитаном, стеснялась, стушевывалась, спешила уйти. Старалась не попадать ему лишний раз на глаза, но не могла себя перебороть, все больше думала о нем.

Зная колкие язычки девичьей коммуны, Люба глубоко запрятала свои думы и переживания от подруг. И ей пока удавалось скрыть от них своего избранника, хотя девчата

не раз спрашивали ее, кто ей больше всех нравится из ребят эскадрильи или полка. Им казалось странным, что для нее они все безразличны, просто товарищи по службе и не больше.

Люба смотрела на разбегающийся По-2 и не могла понять, почему так некрасиво взлетает ее командир. Ей было смешно. Самолет напоминал выпавшего из гнезда птенца, который еще не очень крепко держится на ногах, а уже пытается лететь.

"При встрече скажу капитану, что видела его странный взлет на По-2. Попрошу при этом не сердиться на мою глупость и объяснить причину. Тут уж сразу выяснится, видел или нет он мое размахивание тряпками".

Самолет убегал от нее все дальше и наконец прыгнул в воздух. "Улетел. Надо доделывать начатое, - подумала она.
– Буду ждать, пока вернутся. Сразу и подойду, пока девчат и ребят нет". Но тут ей показалось, будто там, вверху, заглох мотор. Она задрала голову и посмотрела в небо: низко над голыми метлами деревьев и хатами разворачивался По-2, а потом круто повернулся и скрылся из виду. Люба вскочила с крыла на фюзеляж, на самое высокое его место впереди пилотской кабины, вытянулась столбиком вверх самолета не было видно. И тут она вспомнила, что впереди машины, когда та разворачивалась, она не видела привычного серебристого круга вращающегося пропеллера. Вместо него, только теперь она поняла, торчала черная палка неподвижный винт. "Значит, мотор не работал: капитан Сохатый и лейтенант Безуглый упали, может быть, уже погибли".

Любу обдало волной испуга. Она вскрикнула и не помня себя побежала к деревне. По осклизлой целине в теплых брюках, ватнике и кирзовых сапогах бежать было тяжело, сразу стало жарко, и она бросила ватник. Не хватало дыхания, но страх гнал вперед.

"Не опоздать! Успеть! Не опоздать!" - сквозь слезы твердила девушка. Главным для нее сейчас было увидеть - увидеть живого, пусть даже искалеченного, страдающего, и проводить в госпиталь; увидеть без прикрас, как есть, и сразу. В надежде быть первой, совсем запыхавшаяся, она выбралась из пограничного аэродромного овражка на деревенскую улицу. Но ее опередили: из-за домов наперерез ей бежали техники с механиками, те, что ушли на склады...

"Упали!"

Не зная, сколько еще бежать, Люба бросилась дальше, но через несколько десятков метров неожиданно наткнулась на людей. Она ткнулась в спины руками, надеясь пробраться вперед, но на нее никто не обратил ни малейшего внимания.

– Пустите! Чего же вы стоите!
– закричала Люба и со злостью, не видя лиц, начала бить этих людей по спинам, прокладывая себе дорогу вперед. Пустите же, наконец! Вы что, не понимаете?

Ей что-то говорили, пытались унять, но, убедившись в бесполезности увещеваний, расступились. В образовавшемся живом коридоре она сделала несколько шагов и увидела обломки самолета, а в них - Сохатого. Не спуская с него глаз, увернувшись от широко расставленных рук Безуглого, Люба пробралась вплотную к кабине.

– Товарищ капитан! Иван Анисимович, как же вы? Вы по-настоящему живой? Целый? Ванечка, вылезайте скорее!..

От

сумбура слов, от ощупывающих его рук Сохатый растерялся и никак не мог перебить этот ее полукрик-полуразговор и ответить что-то определенное. Перед его глазами мелькало испуганное, мокрое, расписанное слезными дорожками лицо девушки, но он никак не мог узнать ее и понять, откуда она тут взялась.

Изловчившись, он наконец поймал ее руки.

– Стоп! Что за паника?

Теперь, когда она стояла неподвижно, он узнал Любу. Спокойно, будто ничего и не произошло, заговорил:

– Люба, откуда вы тут взялись? И что за крик? Все хорошо. Только мне надо помочь выбраться из кабины, а для этого поднять бак с бензином, но это чисто мужская работа. Техники уже наготове и ждут, когда вы успокоитесь. Если нет возражений, вечером будем с вами танцевать. Мы с вами еще и не танцевали.

Говорил, а сам с удивлением смотрел на ее заплаканное, испуганно-радостное, покрытое бисеринками пота лицо и силился понять, почему она около него, а те, кто ему нужен сейчас прежде всего, - стоят в стороне.

– Товарищ командир! Вы живы? Я так испугалась...

– Лю-ба! Не трусьте. Уже все позади. Отойдите в сторонку. Меня сейчас будут доставать из несуществующего корабля. А причину, если вам будет интересно, я потом объясню...

Иван отпустил ее руки. Но она по-прежнему, только затихшая, продолжала стоять у кабины и смотреть на него.

– Иди-те в сторонку! Хватит уже!

Ему стало неудобно перед однополчанами, которые могли подумать невесть что. "Вот чертова дивчина, - подумал он, - заварила кашу, теперь разговору не оберешься".

Девушка отошла, и Сохатый огляделся: собрались стар и млад - чуть не весь полк и жители деревни окружили место падения плотным кольцом. Толпа шумела, говорила разом. Каждый, видимо, высказывал свою точку зрения по поводу случившегося.

"Наверное, большинство считает меня раззявой, - подумал Иван, - ругают про себя или вслух, рассматривая груду обломков. И одновременно, конечно, радуются за нас - все же мы, человеки, остались живы".

– Безуглый, давай ко мне на помощь человек пять, у кого есть хотя бы плоскогубцы.

Объясняя техникам, как поднять бензиновый бак, Иван вновь посмотрел на стоящую невдалеке со страдальческим выражением лица Любу и улыбнулся, может быть, ей, а возможно, и своим мыслям: вид ее показался ему горестно-трогательным, отрешенным, как будто она была здесь одна.

Но тут Сохатый услышал шум автомобильного мотора, потом сигнал. Давая дорогу, люди расступились, и он увидел "виллис" командира - на нем приехали майор, инженер, врач и санитары с носилками. Иван потерял из виду Любу.

Выломаны борта. Разрезаны накидные кожаные ремни педалей, стиснувшие ступни летчика. Приподнят бензиновый бак.

Сохатого за подмышки вытаскивают из кабины. Тело вроде бы не слышит большой боли, и ему хочется верить в невероятное. "Цел! Целехонек! Живы и невредимы оба!"

Ему было радостно и одновременно неловко перед людьми, которые несли его, как маленького, на руках. Он попытался освободиться, встать на ноги, но доктор опередил его:

– Не торопись, Сохатый! Вначале посмотрим, а уж потом поедешь на своих...
– И приказал санитарам: - Давайте его на носилки... Теперь снимайте аккуратно сапоги. А ты, капитан, если будет больно, сразу говори, не стесняйся. Вдруг перелом. Если что, разрежем твои хромовые, после поправки новые получишь.