Преодоление
Шрифт:
– Гудимов, Безуглый, подойдите ко мне!
И когда те подошли, Сохатый распорядился:
– Гудимов, я улетаю с лейтенантом Безуглым в политотдел дивизии. Вы остаетесь за меня. Дежурство с нас не снимается. В случае чего, на боевое задание пойдешь без меня шестью экипажами.
– Понял, мой капитан!
– заместитель доброжелательно улыбался.
Комэск принял его и шутливый, и уважительный ответ. Сохатый почувствовал, что заместитель доволен представляющейся ему возможностью слетать на задание во главе группы, рад, что сможет еще раз проверить свою зрелость,
– А тебя, Безуглый, после возвращения будем поздравлять с приемом в партию. Когда прилетим, может быть, покажешь комсомольцам свой партийный билет и что-нибудь скажешь по поводу данного события.
– Я, командир, заранее прошу вне очереди послать на боевое задание.
– Что ж, ты прав, коммунист проверяется в бою. Когда-нибудь ты скажешь детям или внукам, что стал коммунистом в годы войны. Я вот, например, горжусь, что вступил в партию под Сталинградом.
* * *
Весеннее солнце растопило туманную утреннюю серость, и под его теплом поле аэродрома, оттаивая, парило голубоватым дымком, блестело через травку влажным черноземом.
Прищурившись от бьющего в глаза света, Иван посмотрел в низину, где прятался их полковой "везделет": там ли механик? Трудяга был на месте. И Сохатый подумал, что, когда бы он ни приходил к По-2, всегда рядом со своей зелененькой пташкой находился ее хозяин - механик, будто и не уходил от нее никогда.
Капитан и лейтенант шли к самолету не торопясь, наслаждаясь весной и душевным покоем. Влажная земля мягко пружинила под сапогами. Ивану вдруг захотелось идти долго-долго. Брести просто так, бездумно шагать в никуда, ощущая рядом надежное плечо товарища, чувствуя приятную упругость земли под ногами.
Невольно подумалось о предстоящих боях. Линия фронта все ближе к Государственной границе СССР. Но враг еще силен. А между тем в их армейской газете противника порой изображали глуповатым... С тем, как некоторые бравые корреспонденты оглупляли врага и затушевывали его коварство, за немецкой педантичностью старались не видеть беспощадности и опыта.
Иван был категорически не согласен и говорил об этом открыто.
Создаваемая в таких статейках видимость легких побед не одному молодому, не знающему войны летчику на первых тагах его на фронте, в первых его боях могла оказать печальную услугу.
Он-то, Сохатый, хорошо знал и помнил, как часто полки дивизии - уже после Курска и Харькова, да и после Днепра, - получали пополнение летчиков и новые самолеты... Иногда в ночной тишине, когда не спалось, когда особенно тяжело переживались недавние потери, Иван, загибая пальцы, начинал перечислять знакомых ему летчиков дивизии, которые воевали с первых дней войны. Но счет этот с каждым разом все быстрее обрывался. "Скольких же пережил ты, Иван?..
– думал он.
– Неужели суждено тебе остаться живым?.. Если бы! Но только честным путем, чтобы перед живыми и погибшими товарищами, их детьми, внуками и правнуками совесть твоя навеки была чиста".
Мысли Сохатого снова и снова возвращались к молодым, необстрелянным летчикам, находящимся под его началом.
– Если хотите жить, помните: немец не тот, что был в сорок первом. Мы стали сильнее знанием, опытом, умением. Господство в воздухе уже на нашей стороне. Но опытные фашистские зенитчики, летчики и эскадры еще не перевелись. Они живут и воюют. Посмотрите внимательно на наш полк: много видите вы в нем летчиков со стажем войны в два года и более? Летчики не сами погибают. Их убивают... А кто? Так-то, молодцы ерши! Помните да на ус мотайте: сила ломает силу.
Насладившись минутами отдыха, Иван постарался согнать с лица благодушие - надо было принимать рапорт.
– Товарищ капитан! Самолет готов к полету!
– доложил механик.
– Здравствуй, сержант! Если готов, значит, исправен. Так?
Механик услышал во фразе летчика дружескую шутку и ответил уже не по-уставному:
– Конечно, исправен, иначе разве может быть готов.
– Молодец, правильно отпарировал. Отстой бензинчика сливал?
– Сливал, командир. И мотор опробовал.
– Хорошо. Мы с лейтенантом Безуглым полетим в политотдел дивизии и скоро вернемся. Если у тебя есть дела, то можешь отлучиться с аэродрома часика на полтора.
Сохатый осматривал самолет, а сам невольно улыбался, сравнивая машину и механика. Обшивка По-2, подсушенная ветерком и солнцем, отсвечивала матовой строгостью чистоты, а веснушчатый механик как будто выкупан в масле и измазан сажей.
– Ты что же, Рыжков, около чистого самолета в такой грязной одежде ходишь? Запачкаешь машину. От нее и мы станем трубочистами. Как потом в боевой самолет полезем?
– Так ведь я же ее чищу, а на себя времени не хватает.
– На лице откровенная обида, даже оскорбленность: до чего же командир непонятлив.
– Так уж и не хватает? Ты это, милый человек, брось. Никто не сомневается в твоем пролетарском происхождении, и все знают, что хлопот у тебя с этой стрекозой предостаточно, потому как она летает больше всех... Времечко все же найди и для себя. Негоже гвардейцу походить на мазутную тару. Между прочим, имей в виду, что от механика до инженера всего один шаг, только если он правильный.
– Все шутите... Работаешь, работаешь, а вы все недовольны...
– Наоборот, самолетом доволен, твоей работой тоже, а вот внешним видом - действительно, нет. Если сегодня же не отмоешься, пропитаешься маслом насквозь. И потом тебя лет десять ни одна дивчина не полюбит, к себе близко не пустит - масло из тебя будет источаться.
– Еще как полюбит!
– За уверенность хвалю. Но это свершится только как исключение, лишь в случае, если под копотью девушка все же увидит, что ты человек с хорошим сердцем и добрым характером.