Преодоление
Шрифт:
На родном аэродроме эскадрилью не ждали. Ее появление и посадка были подобны грому в ясный день: после общей печали и вдруг - праздник. Заруливая на стоянку свой "Ил", Сохатый увидел около соседнего самолета Любу. Сцепив пальцы и прижимая руки к груди, она улыбалась, а глаза плакали. Сердце Ивана пронзила жалость.
...Командир полка доклад Сохатого о выполнении задания принял сдержанно - ни похвалы, ни осуждения. Только в конце как бы между прочим сделал замечание: "В любом, даже самом непредвиденном случае
Иван не оправдывался. Конечно, он был виноват в том, что не прилетел домой и лег спать, не убедившись, что в родном полку узнали об их посадке. Но разве мог он подумать, что на каком-то узле связи сортировал телеграммы чинуша, которому безразличны чувства людей. Телеграмм сотни, а может быть, и тысячи. Ему же надо было распорядиться по телеграмме без литера, в которой значится всего девять самолетов, когда их на фронте тысячи. Самолеты на земле, ну и ладно... А волнения людей, их ответственность за жизнь других - все это, видать, прошло мимо, не затронуло его очерствевшую душу.
Иван сочувствовал командиру. Ченцов пробыл в напряженной неизвестности почти сутки. И это не прошло для него бесследно: лицо осунулось, красные глаза говорили о том, что он не спал.
– Товарищ командир, упрек ваш справедлив, за ошибку готов отвечать. А летчиков надо бы поощрить.
Все же они молодцы - гвардейцы высшей пробы.
Ченцов промолчал.
– Знаешь, майор, в чем-то ты прав, - сказал стоявший рядом Зенин.
– Но не торопи события. Пусть вначале улягутся страсти. Может быть, прояснится результат вашего удара. А уж после этого посоветуемся с политотделом дивизии и доложим генералу Аганову. Сам понимаешь, "шороху" на весь фронт наделали.
Сохатый вышел с КП в хорошем настроении. За летчиков он ходатайствовал чистосердечно, себя при этом не имел в виду. Продолжая думать о последнем боевом вылете, он и сейчас восхищался выдержкой пилотов, их уменьем собрать волю в кулак и сделать сообща, казалось бы, невозможное.
Подумал: расскажи ему кто-нибудь вчера о таком вот полете - пожалуй, не поверил бы... Невероятное, ставшее явью, заставило заново осознать старую истину: человек чаще всего не знает и не использует своих возможностей. А они воистину безграничны.
Последние дни
Ивану Сохатому снилось жаркое мирное утро, Люба и большое поле ромашек. Цветы чуть заметно покачивались, отчего по полю перебегала бело-желтая рябь, делавшая его похожим на воду, расцвеченную бесчисленными солнечными искорками. За пенными волнами цветочных венчиков обрывистым берегом поднималась ярко-зеленая березовая роща. Очарованные дивной в своей простоте красотой, они стояли молча, наслаждаясь теплом и плывущей от леса зелено-голубой тишиной. Иван почувствовал, как Люба взяла его руку, осторожно прижалась к его плечу и что-то тихо сказала. Но тут загрохотало
Сохатый проснулся. Он действительно услышал за стеною нарастающий грохот. Вскочил, подхватил стоящий у изголовья автомат, не зажигая света, подошел к окну и осторожно из-за косяка выглянул на улицу как раз в тот момент, когда мимо дома на большой скорости проходил танк, за ним еще и еще.
"Вот черти полуночные. Сами не спят и другим не дают. Чьи только?.."
Быстро подошел к полевому телефону, крутанул сердито ручку вызова.
На командном пункте полка не спали. Ответили сразу.
– Товарищ майор, все у нас нормально. Идут наши танки. Похоже, с севера на юг двигаются. Так что спите.
– Уснешь тут, когда они в трех метрах от окна гремят. Пришлите "козла", к вам поеду. Может, на аэродроме потише.
Одеваясь, злился, что не выспался. "Рановато, видать, тосты подняли и праздничные танцы устроили. Капитуляция Берлина и соединение с американскими войсками, оказывается, еще не победа. Видимо, воевать еще придется за горы, за Чехословакию. А где война, там все может быть".
Он с нежностью стал вспоминать вечер, доверчивую ласковость Любы и опять похвалил себя за трудную сдержанность, за то, что не стал торопить события. И тут же нахмурился: в памяти всплыли не раз виденные им попытки новеньких юнцов ухаживать за Любой и мерзкий слушок, пущенный кем-то о его отношениях с ней.
Хотя вспоминать недавний инцидент было неприятно, он все же опять подумал о нем и пришел к выводу, что поступил правильно и время удачное выбрал - летчики все были.
После окончания разбора дневных полетов он попросил тогда у командира слова:
– Товарищи летчики, запомните и передайте другим, кого здесь нет: ухаживать за Любой Рысевой я вам запретить не могу, но кто ее обидит или всякую грязь будет языком трепать, берегитесь. Поимейте в виду - побить могу. Говорю это в присутствии командира и замполита.
Летчики, переглядываясь, молчали, пытаясь понять, кому адресована угроза. Выручил и разрядил обстановку Зенин. Он весело засмеялся:
– А что, командир? По-мужски и по-честному. Только ты, Иван Анисимович, кулаками зря собираешься махать: люди у нас никого в обиду не дадут. Ежели кто и ошибся - поправится!
Захватив автомат, Сохатый вышел на улицу, но автомобиль еще не подъехал, и он от нечего делать стал считать идущие мимо "тридцатьчетверки", пока мысль опять не вернулась к тихой ночи.
"Приснится же такое, - усмехнулся Иван, - Среди цветов загорать решил, да еще не один. Пляжились с ребятами последний раз в сорок втором, а женщин в купальниках видел на Днепре аж перед войной. Ведь сколько времени прошло, а не забыл, как они без сапог и прочей солдатской одежки выглядят..."
* * *